Завещание волхва

– Любопытство есть суть духовное воровство, – говорил отец Климент, угрожающе размахивая пальцем перед носом юноши. И устрашенный Владимир с тоской следил за этим пальцем, ожидая, когда тот больно щелкнет его по носу. – Его истоки – в самолюбии и гордыне человека, вместилище всех страстей, малых и больших. Враг рода человеческого внушает нам, что любопытство равносильно любви к знанию и любознательности, а по отношению к ближним своим – заботе о них. Но это ложное утверждение, поскольку мотивы этих благородных устремлений прямо противоположны по сути своей этому пороку.

Владимир ничего не понимал из сказанного, но послушно кивал. Он запомнил только одно – отец Климент ставит любопытство в один ряд с тягчайшими грехами, такими, как убийство, прелюбодеяние и воровство. И старался избегать любых его проявлений. Это было нелегко, и Владимир страдал каждый раз, когда проигрывал эту битву. Может быть, он не выдержал бы и сейчас, но намного больше, чем страх согрешить, его пугала стая разгневанных гусей, окруживших вертолет. Пробиться сквозь их боевой строй без ущерба для своих ног Владимир не смог бы. И юноша с сожалением уступил поле боя воинственным птицам, обладающим более сильным духом, чем он, продолжая рассматривать вертолет издали. Компенсацией ему послужила возможность снова начать ковыряться в носу, что было не меньшим удовольствием, чем удовлетворенное любопытство, но намного менее греховным.

Пока юноша переживал в своей душе эти страсти, незнакомец обошел храм и вошел в дом, не постучав в хлипкую дверь, словно опасаясь, что от этого она может окончательно сорваться с проржавевших петель. Эта дверь, да и сам дом, явно требующий ремонта, многое сказали ему. Либо отец Климент был бессребреник, либо его приход был из самых захудалых, принося мало дохода из-за малочисленности или скупости прихожан. Эту дилемму седовласый мужчина рассчитывал разрешить, встретившись с батюшкой.

В доме оказалась всего одна комната, которая являлась одновременно и спальней, и кухней, и гостиной, и всем остальным. Несмотря на это, мебели в ней было мало – кровать, шкаф, стол и несколько табуретов, все покосившееся и кривоногое. Единственное окно стыдливо прикрывали выцветшие ситцевые занавески, не мешающие проникать внутрь солнечному свету. Сильно пахло прокисшими щами и воском. Незнакомец брезгливо поморщился, вдохнув спертый воздух. И сурово посмотрел на отца Климента, который сидел за столом спиной к двери, увлеченный каким-то делом.

– Я хочу видеть настоятеля церкви святых мучеников Феодора Варяга и сына его Иоанна, – произнес мужчина. – Это вы?

Отец Климент, не вставая и не поворачивая головы, ответил:

– Аз есмь. Кому и зачем понадобился?

Мужчина внушительно представился:

– Меня зовут Иван Феодорович Долголетов. Я председатель общественной комиссии по вопросам патриотического и духовно-нравственного воспитания детей и молодежи при городской администрации.

Однако на отца Климента это не произвело впечатления, он продолжал сидеть спиной к гостю. Тот раздраженно спросил:

– Чем это вы так увлечены, батюшка, что не можете прерваться?

– Богоугодное дело делаю, – благодушно пророкотал отец Климент. – Свечечки для храма лью. Простите ради всего святого, но не могу прерваться – воск застынет. Бог даст, через минуту буду к вашим услугам, уважаемый Иван Феодорович.

Гость и сам уже увидел, что батюшка топил воск в железной миске на небольшой электрической печке и заливал его в специальные формочки, расставленные перед ним на столе. Формочки были разных размеров, от малых до крупных. Несколько десятков готовых свечей лежали здесь же, в отдельной посудине.

– Продаете в храме прихожанам? – поинтересовался мужчина. – И по сколько?

– Кто сколько может, – ответил отец Климент. – Страдающих избытком денег среди моих прихожан нет. И слава Богу! Ибо говорил Иисус ученикам Своим: трудно имеющим богатство войти в Царствие Божие.

Гость поморщился и недовольно сказал:

– Суесловите, батюшка! Вы бы еще про верблюда вспомнили, которому легче пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие.

– Нет в Куличках верблюдов, – невозмутимо заметил отец Климент. – И не предвидится. Так что о них и говорить?

– И это правильно, – неожиданно легко согласился седовласый мужчина. – Потому как говорить надо, прежде всего, о духовно-нравственном воспитании, причем с младых ногтей. А вы сие упускаете! Свечечки льете, пока души ваших прихожан идут по пути погибели, соблазняемые бесовскими происками и наваждениями.

– Мои прихожане тверды в вере, – возразил отец Климент. – Наговор это.

– Так я и передам митрополиту при нашей встрече, – с угрозой в голосе произнес гость. – Мол, батюшка в Куличках закоснел в упрямстве, преисполнившись гордыней. И уже не только не видит, что творится у него под самым носом, но и не слушает тех, кто пытается открыть ему глаза. А, может быть, это оттого, спрошу я владыку, что сам отец Климент в вере не крепок, и дух язычества проник в его душу и смутил ее?