Заветная вода

— Кто его знает, — пробурчал Сеня под нос. — Труханет, бросит все… сбежит к себе на Кавказ… чего ему? Он же не русский. А нас убивать будут.

— Может, уже выступил, — возразил Петр. — Мы не знаем.

Сеня покачал головой.

— Спроси, — бросил он, убрал бутылку и принялся обтирать о траву мокрые ступни.

Петр, печально глядя на картонное, стылое, как маска, лицо, на острые плоские уши, торчащие из-под разноцветной шапочки, на чуть подрагивавший подбородок внезапно понял, что, как бы мальчик ни казался адекватным, перед ним на самом деле стоит глубоко ненормальный, тяжело больной человек, которого надо как можно скорее сдать на попечение любого психиатра — профессору Чижову или рядовому участковому врачу — кому угодно.

— Пойдем, — сказал он. — Поезд без нас уйдет.

Они долго, путая дорогу, добирались пустырями, кладбищами и безлюдными, патриархальными ярославскими улицами до вокзала. На площади у репродуктора напряженно вросли в землю, задрав головы, человек десять. Когда замогильный голос без пощады произнес, что войска оставили Львов, женщина с корзиной всхлипнула и закрыла рот рукой. Стоящий рядом мужчина неприязненно, страдальчески покрутил головой. Поезда с беженцами уже не было, на его месте стояли ржаво-бурые, в потеках и пятнах, цистерны с меловыми пометками. Состав с цистернами тянулся к горизонту, и казалось, что ему нет ни конца, ни края.

Когда влезли в вагон, Зинаида Осиповна истошно, истерически кричала кому-то в конец коридора:

— Весь поезд загадили! Жрут и жрут, как свиньи! Спины не разогнешь — убирать за вами!..

Ночью поезд, про который, казалось, уже все забыли, все-таки тронулся, и в окне поплыли столбы и осветительные прожекторы. К тому времени в вагон набилась куча народа, которому обязательно нужно было ехать в Москву: в соседнем купе бесились двое обритых наголо — к деревенскому летнему сезону, безжалостно сорванному войной, — детей и слышался певучий голос их молодой матери, который, как на скалы, натыкался на индифферентность Муси и на недовольное молчание Ефима Леонтьевича. Рядом с Петром ехал молодой, очень тихий парень, читавший при свете лампочки техническую книгу с формулами и расчетами, а на верхней полке, где недавно лежала Валя, храпел сорокалетний геодезист, возвращавшийся со стройки. Компанию танкисту составил говорливый толстяк, похожий на бухгалтера, и теперь из соседнего купе доносился негромкий, но отчаянный диспут, в котором завзятые спорщики застряли намертво, как кости в горле. Петр принял это нашествие, которое в другое время раздражило бы его, с радостью — призрак убитой Вали являлся перед ним, когда он закрывал в темноте глаза, как живой — горячие, подрагивающие в дымчатых хрустальных глазах, слезы, струящееся серое платье, ягоды бусин на белой шее, напомаженные губы с кокетливой и немного капризной улыбкой, гибкие руки, — и он благодарил судьбу, что мучительному для него фантому мешали геодезист с его здоровым храпом и прочие живые люди, которые тихонько колобродили, успокаивая своим присутствием его нервы, пораженные нелепой смертью прекрасной, но бесталанной девушки. Он пытался разгадать загадку этой странной смерти, но не мог. Уверенность майора, что Андрей Ильич покушался именно на него, была, конечно, логичной и убедительной, но что-то мешало Петру принять версию полностью. Он помнил, что умелый и очень профессиональный — неприметный, как хамелеон, — вражеский агент оказался в поезде и прибился к Зинаиде Осиповне намного раньше, чем на этот же поезд сел майор. Первый раз Андрей Ильич попался Петру на глаза, кажется, после Красноярска… А майор? Он присоединился к ним в Новосибирске… Поверить, что майор представлял для врага такую ценность, что опытный диверсант отслеживал его по всему Транссибу, было трудно — и будь майор был так важен, ему наверняка придали бы охрану… да и вряд ли посадили бы в обычное купе. Нет, не Сергей Кириллович был целью Андрея Ильича, который наверняка заметил, что майор спит внизу, у противоположной стены… но предположить, что преступник охотился за полусумасшедшим мальчиком, Петр тоже не мог, и эта неспособность прийти к определенному выводу не давала ему спокойно заснуть. Дорога жила, гудела, дымила, рвала жилы; по натянутой, как струна, стальной нити один за другим пролетали встречные поезда, и Петр, вздыхая вагонный дух — смесь перегара, зловонного пота и смрада от немытых ног, — думал, что зря он изводит себя пораженческими мыслями и что зря так истово настроен на юродскую миссию Сеня. Не может быть, чтобы все это — платформы, вагоны, танки, теплушки, цистерны — вся чудовищная, натужная перетряска грузов и людей по необъятной территории была для того, чтобы в итоге позорно проиграть? Здравое рассуждение немного успокоило Петра. Под Переславлем он все же заснул, и разбудили его уже гвалт и беготня, когда поезд проезжал Мытищи.