Заветная вода

Петр мог бы поклясться, что пастозное лицо Андрея Ильича первый раз за всю историю наблюдений оживилось и в его безразличных глазах что-то сверкнуло. Возникла суета, кто-то побежал за Зинаидой Осиповной, кто-то — за начальником поезда, потом все дружно оттаскивали от Андрея Ильича Мишу, потом — тщедушного гражданина в майке, который норовил плюнуть в преступника, но Петр, к собственному стыду, чувствовал, как среди трагедии с его души свалился немалый камень. Теперь, когда фляжка с мистической водой лежала в осколках, Сене не было нужды забивать голову опасной ерундой. Цель его путешествия была недостижима, и можно было по крайней мере не волноваться, что, прибыв в Москву, мальчик запросится в правительственные кабинеты или сболтнет нечто, вводящее в раж бдительные организации, которые и в мирное время не понимают шуток — и не вникают в бред сновидцев, пребывающих в иллюзорном мире.

— Надо убрать это, — проговорил он.

Он еще опасался, как бы Сеня не схватился за осколок с остатками сокровища. Но Сеня был так оглушен, что спокойно вынес быструю уборку, когда Петр сгреб газетами осколки, протер пол и тут же выкинул мокрую бумагу в окно, чтобы у мальчика, вышедшего из ступора, не возникло абсурдного соблазна выжать обратно хоть каплю. Прибежал, таращась от ужаса, начальник поезда.

— За нами эшелон стоит! — кричал он, вытирая пот со лба. — Быстрее!

Коллективные усилия спеленали Андрея Ильича, как мумию, употребив казенные полотенца и даже — по злобе на безвинную Зинаиду Осиповну — разорвав простыню. Поезд тронулся, набрал скорость, и за окном замелькали в утреннем свете румяные, воздушные среднерусские березы и желтые поля. Притихшие пассажиры рассредоточились по купе; ушла к себе заплаканная Зинаида Осиповна. Петр, беспокоясь, как бы Сеня не разволновался сверх меры, пристально следил за мальчиком, который с бледным, как творог, лицом, со сбитой набок шапочкой, словно вкопанный стоял у открытого окна и цеплялся костлявыми, сведенными судорогой пальцами за держатель занавески. Ветер бил ему в лицо; мальчик щурил голубоватые веки с бесцветными ресницами, дергал за проволоку и упорно бормотал:

— Я же говорил, он враг… не зря, не зря, не зря…

Щемящие серебристые облака слоями затягивали солнце, когда поезд въехал в Киров и печально замер у длинного вокзала. Стукнула дверь, вошли усталые люди в синей запыленной форме, развернули брезент, завернули Валю и понесли провисающий мешок к выходу — спокойно и буднично. Салфетку, снятую с Валиного лица, бросили на пол. Миша, крякнув, схватил свой картонный чемоданчик.

— Надо проводить, — глухо сказал он, глядя на стоптанные носки огромных ботинок. — У нее никого не было… кроме меня.

В окно было видно, как он, сгорбленный, понуро топает следом за милиционерами по перрону к боковым вокзальным дверям. Худая женщина в вязаной ромбиками жилетке, стоя у окна, тихо перекрестилась.

В коридор вышел прилично одетый молодой человек — желтушное лицо, ранняя лысина, мешки под глазами. Проводил глазами процессию, сморщился и тихо пропел с сердечным сожалением, словно мечтал вслух.

— Из бывших дядечка-то… надо было кишки выпустить. — Чудовищная, затаенная мечта улыбкой скользнула по его угрюмым чертам, и он добавил: — Ничего, зато немцам кишки повыпустим. Сами явились, голуби…

Он был так углублен в зловещие грезы, что не заметил, как женщины, которые стояли рядом с ним, конвульсивно вздрогнули, словно их ударили током.

Когда в купе остались трое, Сеня долго не говорил ни слова. Зинаида Осиповна после неоднократных вызовов трясущимися руками принесла ему стакан чая (жидкий, отметил майор, себя не забывает) — Сеня выпил его автоматически, молча отодвинул матрас и залез на Мишину полку. Там он какое-то время шуршал ногами по обивочному кожзаменителю, потом затих. Майор, напротив, с приближением поезда к столице впадал все в большее расстройство. Он побрился, застегнул гимнастерку, поправил ремень с начищенной пряжкой — но все эти правильные, будничные действия не давали распаленному майору внутренней тишины.

Он поминутно вставал, выходил, садился снова, нервно складывал на столике руки и даже не замечал сбитых костяшек, покрывающихся сукровицей.

— Жалко девчонку, — бормотал он. — Все из-за меня. Я предчувствовал, но я не мог знать, что они везде… даже здесь! Я еще не в курсе… а у них вся диспозиция… Кому бы пришло в голову — если Минск…

Петр слушал его краем уха, и его язык не поворачивался признаться, что Андрей Ильич метил в другую мишень и что майор, пусть и сверхзначимый для войска, вовсе не занимал убийцу, которого начальник поезда только что лично сдал в госбезопасность. И то сказать — сколько их, таких майоров? Кивая головой, Петр благополучно помалкивал, не осложнял ситуацию и не привлекал к Сене лишнего внимания — тем более что майор и без того немало интересовался Сениными способностями.