Заветная вода

Заинтересованный Петр подошел. К его удивлению, ни Марии Тихоновны, ни Прохора Николаевича не было на местах. Также не было их вещей, а нижняя полка была аккуратно застелена и накрыта одеялом. Лишь на столике, преломляя лучи, светилась стеклянная пуговица, которую Мария Тихоновна оторвала, догоняя уходящий поезд. Гадая, куда подевалась любопытствующая чета, Петр смутно вспомнил, что в их перешептываниях ему явственно слышалось название "Москва" — он был уверен, что они едут, как и он, в столицу.

Ефим Леонтьевич задиристо выставил бороденку.

— Сошли, — прошипел он. — А почему, собственно, это вас волнует?

— Проводница! — крикнул Сергей Кириллович, не слушая ропот Ефима Леонтьевича. — Что за беспорядок? У вас люди едут по два человека на полку, а два места свободны!

Подбежала Зинаида Осиповна. Сделала перед майором оторопелую стойку.

— Где свободны? Никто не выходил!

— Сами не знаете, кто у вас выходил, а кто нет, — засвидетельствовал майор раздраженно. — Извольте убедиться. И расселите наше купе.

Разгневанный Ефим Леонтьевич забрызгал слюной и зашкворчал, как раскаленная сковородка. Под бороденкой у него уморительно шевелился галстучек, завязанный аккуратным бантом.

— Если так, я выкуплю эти два места! — заявил он. — Я имею право ехать как человек… у меня вещи!

— Где ваши вещи? — холодно спросил майор.

Ефим Леонтьевич указал на огромный баул, который красовался поверх одеяла. Майор коротко кивнул головой, и Петр оторопело, словно в замедленной съемке, смотрел, как тот достал из кобуры пистолет и передернул ствол. По ушам хлестко ударили два выстрела. Упругий бок пузатенького кожаного баула взорвался, и в воздух взлетели цветные клочья.

— Убрать, — скомандовал майор презрительно, когда осела тряпичная пыль, и, сделав дело, отправился на свое место.

Кто-то выскочил в коридор, но через несколько минут по всему вагону разлилась звенящая тишина, прерванная поспешным топотом, когда в соседнее купе галопом побежала перепуганная Зинаида Осиповна со стопкой свежего белья.

Надо было кому-то переходить на освободившиеся места, но было понятно, что ни Валя с Мишей, ни майор не уживутся с Ефимом Леонтьевичем и его спутницей. Отпускать Сеню Петру не хотелось — его было предпочтительнее оставить под присмотром строгого майора, на которого опекун более или менее полагался. Поэтому он покорно забрал мешок и явился туда, где багровый от ярости, словно налитый кровью клоп, Ефим Леонтьевич наблюдал, как понурая Муся, поблескивая детскими сережками, которые несуразно смотрелись в ее отвислых мочках, устраняла последствия разгрома, учиненного их безвинному багажу.

— Дикарь… — скрежетал Ефим Леонтьевич, не рисковавший возмущаться во весь голос. — Громила… дорвался до власти. Взял в руки пистолет, и теперь он — царь и бог. А что он испортил чужие вещи… у Муси и так платьев немного, и теперь еще…

Петр молча растянулся на полке. Он не комментировал этот пламенный монолог, хотя на его язык просилась реплика, что он не сомневается — Муся не избалована нарядами. Он отметил, как привычны к нехитрому труду ее быстрые руки. Потом Муся выпрямилась, заткнула в кармашек оторванную атласную ленту и пригладила салфетку на столе. Казалось, неистовство майора не выбило ее из колеи и даже вовсе не удивило. Ее образ жизни допускал подобную неординарность. В ее иконописных глазах Петру померещилось что-то бескомпромиссное, сектантское.

Ефим Леонтьевич попыхтел, сменил гнев на милость и обратился к Петру почти уважительно — удивленный адресат понял причину неожиданного разворота от презрения высшей марки к сдержанному пиетету, когда старичок благоговейно промямлил:

— Вы, я слышал, к профессору Чижову едете?

Одно случайно упомянутое имя профессора Чижова служило для Ефима Леонтьевича достаточной верительной грамотой, и Петр в очередной раз подивился, как он прежде не слышал про профессора Чижова и отчего эту странную личность, как оказывается, знает вся страна кроме него самого, отставшего от последних веяний.

— Да, — пробубнил он невнятно, опуская подробность, что это ход в одну сторону — без взаимности — и профессор Чижов пока не знает, что его собираются осчастливить визитом. Он хитро выжидал, выманивая Ефима Леонтьевича на подробности. Но тому, казалось, претило лишний раз мусолить знаменитое имя, и он только покивал с понимающей миной.

— Надеюсь, эта катавасия не скажется на графике профессора, — проговорил он, облизываясь. — Дождались, голубчики. Сейчас немцы наведут порядок. Всех хамов пустят в расход. Этот мерзавец еще смеет грозить… меня царская охранка не запугала! Посмотрю, хорош бы он был без оружия. Они думают, эта война окончательно развязала им руки. Что можно жить инстинктами… что можно предаваться саморазрушению, как им на ум взбредет. Какой-то пир во время чумы. Круглые сутки за стенкой собачья свадьба… и почему я должен вариться в сплошном свинстве?