Заветная вода

Она снова занялась Мишей, который, заметив, что его новые уловки, в отличие от прежних, действуют безотказно, преобразился из настырного кавалера в послушного ребенка, и его дела пошли на лад — его измененная ипостась очень понравилась Вале, которая смягчила профессиональную хватку и стала забавляться подопечным, как игрушкой. Миша охотно принял новые правила — он демонстрировал, что безобиден, и забалтывал девушку, рассказывая о заводских приятелях, о своих нехитрых приключениях, об ограниченной московской топографии, до которой он добирался по выходным дням. Скоро они с Валей замкнулись друг на друга, забыв о соседях, которые, нехотя сделавшись свидетелями томной сцены, напряглись. Стойкий, непробиваемый Сергей Кириллович наблюдал за щебечущей парой степенно, в потусторонней думе, словно действительно пребывал в зазеркалье, где обитателям недоступны простые радости. Петр не выдержал и вышел. По коридору бегали дети — мальчик и девочка, — и их стрекочущая перекличка атаковала его с двух сторон. Мальчик был рассудителен, логичен, развит не по годам — он важно судил о пистолетах и пулеметах, перебирал по именам политиков и резонерствовал, как мы побьем фашистов. Девочка была довольно бестолкова и мало знала о том, что не касалось ее маленького мирка. Петр сначала внимал запальчивому спору, но младенческие сентенции перебивали его мысли, и он ушел в тамбур.

Впереди мелькнула спортивная спина Андрея Ильича, и Петр с досадой предположил, что тот намеревается покурить, не задевая посторонних, незаметно — так же незаметно, как существовал, всегда маяча на задворках. Петра отчасти удивило, что его глаза автоматически отказываются принимать грузного поклонника прелестей Зинаиды Осиповны как неуклюжего увальня, под которого тот явно маскировался. Он не хотел сталкиваться в тамбуре лицом к лицу с Андреем Ильичом, еще не прощенным за бестактную выходку, — но тот сразу провалился как сквозь землю, и Петр обнаружил, что его воображение вообще не монтирует Андрея Ильича с папиросой и удушливым дымом. В безликой наружности Андрея Ильича было что-то подтянутое, расчетливое — монашеское, от чего подсознательно отскакивало любое представление о вредных слабостях, — и эта иллюзия обеспокоила Петра, который отчасти понял мнительного Сеню, записавшего Андрея Ильича в опасные враги.

В тамбуре клацала дверь, пахло углем, железом и какой-то тухлятиной. Под полом шипела и ухала пневматика. Стук. Покосившиеся столбы. Пустые поля. Березовый частокол. Сосновый частокол. Вагоны, вагоны, вагоны. Будто вся страна снялась с места и двинулась куда-то. Наблюдая в маленьком окошке встречные поезда, Петр попытался нарисовать себе машиниста, который ведет их состав. Может, это худой человек с обвислыми усами, прошедший мимо него на станции, где выла в голос неопрятная баба. А может — молодой и бодрый… и, наверное, очень аккуратный и скрупулезный парень… и его не возьмут на фронт, подумал Петр с нетипичной для себя, внезапной завистью. Он стоит в колотящейся на ходу кабине, рядом с котлом, среди трубок, рычагов и клапанов — думает о семье, которая ждет его дома, а перед ним километр за километром тянутся рельсы, рассыпаются поля, мелькают шпалы…

Осторожно приоткрылась дверь. Петр не успел рассердиться, что кого-то принесло нарушить его мечтания, как появилась Валя. Малиновые бусы. Малиновые губы с обновленной помадой. Банты на щегольских туфельках. Хрустальные глаза с поволокой, которые с порога уперлись прямо в Петра.

— Значит, едете к профессору Чижову? — спросила она, слегка — шаловливо, по пикантной привычке — наклонив голову. — К нему так просто не попасть. Надо позвонить — по секретному телефону…

Она продиктовала цифры, и Петр прочно затвердил их, повторив несколько раз.

— Учтите, — добавила она неприязненно, отводя глаза. — Он видит людей насквозь.

— Хороший специалист? — спросил Петр. Ему не хотелось после долгих мучений и передряг передавать Сеню в ненадежные руки.

Она вздохнула.

— Выдающийся специалист. Выдающийся человек…

В хрустальных глазах появились слезы. Валя сбивчиво заговорила, и Петр смирился с ролью случайного попутчика, ценного исключительно тем, что никогда больше не встретится с девушкой, которой физически необходимо выворотить душу. Она плакала и говорила, что из нее никогда не выйдет настоящего врача. Что, хотя она поступила в медицинский институт, ей не давалась учеба — ее хотели отчислить, и, чтобы ее не выгнали, она цеплялась за любые ниточки… и тогда в ее жизни возник профессор Чижов, который одним словом решал все проблемы. Что он женат, что он не любит ее, и что у их отношений нет перспектив. А теперь ей все равно — наверняка ее призовут, и надо будет идти на фронт.

— Меня убьют, — сказала она. — Мне цыганка нагадала, что от пули погибну… но что ж — теперь горевать обо мне некому…

Потом она задорно тряхнула взбитыми волосами, откинув их с прямого и гладкого, красивого лба.

— А может, успею что-нибудь… возьму и замуж выйду. За такого простого — работягу…

— Каменск-Уральский! — крикнул кто-то из вагона.