Заветная вода

— Привыкнуть надо… — говорил он. — Привычку к мирной жизни забыть. Вы-то еще по ту сторону — гражданские… а я, считайте, уже мертвый. И чай этот… и яйца ваши вареные — все видимость… Антураж!

Он бился, вздрагивал, рвал на груди пуговку гимнастерки, и Петр, которому повезло находиться с майором лицом к лицу, удивлялся:

— Как же вы, Сергей Кириллович, воевать думаете — с таким настроем?

— С таким настроем и надо воевать! — рявкал майор. — Думаете, струшу? Вот и нет… мертвым не страшно — ничего уже… Я с того света фрицам в глотку вцеплюсь, как волкодав, — ни один с нашей земли и ползком не уползет. С жизнью надо прощаться по-хорошему, но разом — отрезал и бросил. Хотя жалко… и вагона вот этого жалко, и чая жалко, и подушек этих мягких, и женщин — как проводница наша — тоже жалко…

От речей Сергея Кирилловича веяло хтонической жутью. Майор погружался глубоко в себя, но потом, на каждой остановке поезда — выныривал в окружающую жизнь и становился деловит и собран. Выходил в тамбур, спускался на перрон, спрашивал газеты. Пока майор в очередной раз вызывал умаявшуюся от переноски стаканов Зинаиду Осиповну, Петр пролистал сегодняшнюю "Красную Звезду", которую одолжил ему военный сосед. Внятную и логичную статью Эренбурга он пробежал по диагонали. Сводка информбюро… уничтожены вражеские танки… сбиты самолеты… победа будет за нами.

Петр не стал дожидаться, пока Сергей Кириллович утихомирится. Он лег и уткнулся носом в стену. Остальные обитатели купе тоже заснули, оставив майора в сложном, требующем тонких нюансов, общении наедине с собой. Несколько раз Петр просыпался и понимал, что Сергей Кириллович еще бодрствует и что от горячего стакана поднимается чайный пар. Потом, среди ночи, майора сморило, и, когда Петр проснулся в очередной раз, в вагоне было темно, тихо и очень душно, несмотря на окно, опущенное в коридоре до самой рамы. В спертом воздухе перекатывалось хриплое дыхание десятков неповинных заложников бесконечной и мучительной дороги.

Потом что-то приятно защекотало в ноздрях. Легкая цветочная эссенция. Свежий парфюмерный запах, отличный от терпкой герани Лениных духов, к которым Петр привык, как к ароматному знаку, что рядом присутствует женщина. Сдобный, рассыпчатый говорок, непохожий на тоскливый шепот пассажиров и на скучный шепот Зинаиды Осиповны, которая что-то отвечала любезной собеседнице.

Та неслышно возникла в проеме купейной двери. Было уже светло — серые предрассветные сумерки с намеком на розовое мерцание, — и в этом сдержанном свете удивленный Петр рассмотрел девушку, которая перебирала на груди шарики крупных малиновых бус. Серые, прозрачные, хрустальные глаза с загадочной дымкой. Спутанные волны коротких взбитых волос. Прямой нос. Нежный, немного надменный, полудетский рот, густо подведенный малиновой помадой. Плавная кошачья пластика.

Зинаида Осиповна возникла за ее эфемерной спиной так бесцеремонно, что несмелый призрак, казалось, вот-вот растворится от прикосновения этой грубой стихии.

Петр вздрогнул, когда развязная проводница дернула его за ногу.

— Молодые люди! — проговорила она негромко. — Потеснитесь! Женщине тоже ехать надо.

— Ты что, тетка, с ума сошла? — заворчал Миша с верхней полки. — Мы все по купленным билетам едем, на своих местах.

— Какие билеты, — сказала Зинаида Осиповна укоризненно. — Война. Всем ехать надо.

— Я могу как угодно, — сказала девушка. — Хоть на лавке, хоть сидя.

— Вот-вот. Вы молодые, призывные… что ж я девушку — к старикам? К детям малым, которые в купе, как селедки, набиты? Что вам делать — по очереди поспите…

Майор, который сразу сел и из спящей горизонтали занял безукоризненное, как неваляшка, вертикальное положение — строго перпендикулярно к земле, — за секунду вник в ситуацию и согласился с Зинаидой Осиповной.

— Подвиньтесь, Петя, — скомандовал он. — Я посижу у вас в ногах.

Петр сонно принял ноги, согнулся калачиком и кое-как заснул в зародышевой позе. Девушка сноровисто застелила полку одеялом, улеглась, и скоро с полки напротив долетал только волнующий запах сладковатой фиалки, неуместный среди храпа, стонов и тяжелых снов, которые, казалось, воплощались материально — шныряли по коридору, егозили между полок, шастали по купе и душили спящих, мотаясь с подушки на подушку.