Заветная вода

Пока он стоял, на соседний путь вполз встречный поезд. Остановился. Тяжелый механический вздох прошел по составу. Открылись двери, но Петр, рассматривая приехавших, заметил, что люди в этом поезде какие-то другие — не те, к которым он привык на попутных станциях и пересадках. Никто не высыпал с обычным оживлением на воздух и на твердую землю из замкнутого, как консервная банка, обиталища, и только низкорослая проводница, прихрамывая, в несколько ступенечных приемов спрыгнула на гравий, поросший редкой травой, и отряхнула испачканные ладони. За закопченными стеклами мерцали застывшие, статичные — словно лунные — лица. Потом в раскрытом проеме появилась женщина в хорошем городском платье и в застегнутой на все пуговицы приталенной кофте. Встала, не решаясь переступать лаковыми туфлями на решетку откидной ступеньки. Растрепанные, давно немытые волосы — как пакля или сухой мох, которым конопатят избы в бедных деревнях. Запавшие щеки на круглом, еще недавно здоровом лице. Скорбные глаза. Из-за ее спины появилась девочка лет пяти. Ребенок держался чересчур застенчиво и робко — Петр привык, что обычно дети сатанеют от безделья в вагонной кубатуре и рвутся, как только им позволяют взрослые, на все четыре стороны света сразу. Поколебавшись, девочка становилась и вопросительно подняла глаза на мать.

— Откуда это? — не разобрав, какие пункты значатся на маршрутных табличках, спросил Петр у рабочего, который, казалось, прилип к несчастной стойке со своим неуемным ключом.

— Беженцы, — ответил тот равнодушно. — Второй день едут… из Прибалтики.

Страшная тихость этих новых для Петра людей выглядела как наваждение. Вопросы, с которыми он легко обращался к случайным попутчикам, застряли у него на губах. Женщина с девочкой отступили внутрь тамбура, и по ступенькам спустился пожилой мужчина — насупился, волком осмотрелся по сторонам и закурил, не спеша разминая ноги. Металлический стук раздавался между путями, как удар колокола, отзываясь под ложечкой.

Петр отвернулся. Он думал о Москве. Дневник, лежащий во внутреннем кармане, жег ему бок. Дом был уже близко. Сейчас он самой черной завистью завидовал майору, который, должно быть, уже трясся где-нибудь под Ростовом на попутке.

Скоро скрипучая, пахнущая навозом и сеном телега везла его по пустым кварталам, где вечером уже невозможно было найти общедоступный транспорт, к речной пристани, куда предположительно убежал Сеня, настигнутый очередным припадком. Петр даже не надеялся, что найдет на длинном, протянувшемся вдоль реки берегу мальчика, который наверняка сбился с дороги и растерялся в незнакомом городе. Он толком не знал, чего в его внезапном бегстве было больше — желания разыскать беглеца или стремления уйти от олицетворения повальной, подступающей неумолимо, как стена, беды, которая явилась ему на вокзале в косвенных, вроде не очень заметных признаках, но оттого еще страшней и зримее. Сообщение, что сейчас к спокойному Ярославлю подступят вездесущие немцы, которые непременно расстреляют и растерзают всех вокруг, наверное, не так поразило бы его, как столбнячные глаза прилично одетой женщины и девочка с картонным личиком и с чахлыми, как у трупа, волосами, которые ворошил вокзальный ветер.

На берегу у пристани унылыми белыми дымками догорал костер, где днем кто-то жарил мелкую волжскую рыбу: рогатки из прутьев, оторванные головы и хвосты. Петр присел, вынул из кармана свой многострадальный, оскверненный, претенциозный, как у барышни, дневник и твердо положил его на угли, подернутые седым пеплом. Пламя радостно набросилось на бумагу. Страницы, густо исчерканные карандашом, одна за другой сворачивались и чернели, уничтожая грошовые переживания, которые теперь казались Петру зазорными. Он сел рядом с огнем на траву и оглядел безлюдные пристани, дебаркадеры, широкую Волгу. Одинокая худая фигурка, стоящая по колено в воде, попалась ему на глаза, и он сразу не понял, что это Сеня. Мальчик с засученными по колено штанинами палочкой порывисто отгонял мусор и щепки, которые плавали вокруг, — Петр не видел, с чем воевал Сеня, но предположил, что вода рядом с грузовыми причалами кишит гнилой дрянью. Не замечая или не заботясь, что за ним наблюдает дорожный опекун, Сеня упорно брел вдоль берега, поднимая брызги и гневно лупя палочкой направо и налево. Потом он остановился, достал из-за пазухи пивную бутылку, несколько раз прополоскал в реке и набрал воды. Петр неторопливо, со злорадным интересом наблюдал, как Сеня проверяет на просвет содержимое, как затыкает горлышко тряпкой и как с видом человека, честно исполнившего свой долг, бредет к берегу.

Он предвкушал, как, объявившись, застанет жулика врасплох, но Сеня даже не поднял на него глаза.

— Мухлюешь? — спросил Петр с издевкой. — Святую воду в луже берешь? Стоило через всю страну тащиться?

— Не из лужи, — ответил Сеня, промокая мокрую бутылку краем рубахи. — Она проточная. Да это все равно.

Петр вздохнул.

— Послушай, — сказал он. — Зачем это нужно? Неужели ты всерьез думаешь, что Сталин без твоей воды войсками командовать не сможет?