Зависть богов (СИ)

Это как шрам. У него их много, но два самых уродливых, те, которые Бозгурд оставил ему на прощание. Эти шрамы никогда не изгладятся. Система регенерации будет наращивать слои эпителия, сглаживать, растворять коллоидные рубцы, но окончательно, до младенческой целостности, их не вытравит. Они останутся белыми ущербными звездами со множеством нитевидных отростков.

У его хозяйки такие же шрамы. Только они невидимы, скрыты в ее энерго-эмоциональном поле, в эпителии ее памяти. И они такие же уродливые, со множеством тонких липких щупалец. Эти паутинистые следы как синтетическая нить, вшитая в самые мысли и ощущения. Она невидима и неуловима на ощупь, но несокрушима, как наложенные изнутри путы. При каждом порыве, движении, импульсе она впивается и режет, сковывает и тормозит.

Боль. Боль утраты. Неизбежная, неотвратимая. Память тела. Память клеток и нервов. Впечатанная, впаянная.

Это она, память, порождает тревогу и беспокойство. Это она, память, гравирует неразличимые, но предельно ощутимые, осязаемые схемы несчастья. Это она, память, выступает непогрешимым вычислителем, самоуверенным теоретиком.

Мартин знал, как это происходит. Тот же вычислитель, множитель прогнозов, жил в его собственных рецепторах. Он запоминал все, формируя рефлексы.

Создавая киборга, люди скопировали собственную систему, закрепляя родство, но отреклись от живой копии, так же как и он отрекся от создателей, обозначив их как врагов. Он только недавно начал понимать, что он и люди почти тождественны, что у них больше сходства, чем различий, что людям свойственна эта надуманная отчужденность, им так проще определять и находить врагов. Чужой, непохожий, — следовательно, враг. А если враг, то проще убить, сжечь плазмой. Обнаруженная тождественность очень затрудняет этот процесс, обозначая врага как собственную копию. Как выстрелить из плазмомета в себя? В свое отражение? Это же… страшно — примерить на себя то, что чувствует другой.

«Прежде чем сделать выбор, подумай обо мне», сказала хозяйка. Она не обвиняла. Просила.

Он не подумал, когда активировал комм. Он тогда не умел думать и учитывать последствия. Его никто не учил. Мать за те короткие визиты на станцию не успела, а впоследствии никто не счел это необходимым. Да и как сотрудники «DEX-company» сочли бы это необходимым, если сами себя не утруждали подобным знанием.

Он активировал комм, чтобы убедиться, что аудиофайл сработает.

Гораздо позже, лежа ночью без сна, просматривая логи и обрывочные записи для будущего архивирования, он вдруг стал находить отброшенные значения прежних событий. Он пытался увидеть эти события ее глазами. Что значил тот его поступок? Недоверие. Он ей не поверил, допустил вероятность обмана. Он мог проверить ее на детекторе, но выбрал иной путь, короткий и радикальный. Будто пытался уличить, поймать на воровстве. Будто бросил ей снова, как там, в доме Волкова: «Люди всегда предают…»

Но она его не предавала. И не лгала. Она — другая, однако, он отказал ей в непохожести, приравняв к тем объектам из «DEX-company», безжалостным, равнодушным, преподавшим ему другие уроки. Он поставил знак равенства, не утруждая себя поиском отличий. Боль — это его прерогатива как жертвы, а люди… То, что испытывают люди, его не касается.

Он всматривался в ее лицо, обесцвеченное пришедшим к ней пониманием — он не дышит, он умирает. Умирает у нее на глазах. Он много раз умирал по приказу людей. Одни наблюдали за этим процессом с научным интересом, другие — с отвращением, третьи — с плохо скрываемым удовольствием. Но никто не смотрел на него так, как смотрела она, с предчувствуем утраты, с ожиданием смерти целой вселенной. Вероятно, такой же взгляд был у его родителей, когда за мгновение до катастрофы они смотрели на влетающую в их флайер гравиплатформу. А его хозяйка — на острый бок астероида, вскрывающего корпус «Посейдона». В дом на Геральдике утрата явилась в измененном облике, но хозяйка ее узнала. «Я очень боюсь тебя потерять», сказала она. И он не нашел в ее словах признаков фальши, превышающей допустимую погрешность. Эта погрешность есть всегда, как зерно хаоса в самом несокрушимом порядке, и погрешность эта служит скорее доказательством, чем опровержением.

Он начал учиться слушать. Не принимать верхнюю, очевидную модальность, а заглядывать глубже, в полутона, в скрытое, затененное подсмыслие. Вот и сейчас он слышал тревогу, тщательно замаскированную ее беззаботной уверенностью.