Зависть: теория социального поведения

«Ревность [здесь Ранульф использует выражение Жерне, хотя он сам предпочитает «зависть», которую мы считаем более корректным термином. – Г.Ш.], природу которой можно изучать по Эсхилу и Геродоту и чье предполагаемое господство среди афинян служит нам основанием для догадки о том, что именно в ней состоит корень остракизма, вероятно, относится ровно к тому типу, который профессор Жерне называет «грубо демократическим». Основанная на этом предположении теория, однако, не подразумевает никакой сознательной теологии. Она не подразумевает, что сначала афиняне сознательно поставили себе цель удовлетворить свою ревность, а потом ввели остракизм в качестве средства реализации этой цели. Ее смысл в том, что подспудная ревность инстинктивно воспользовалась подручным средством. Это могло бы произойти точно таким же образом, даже если бы афиняне никогда не осознавали и не признавали своей ревности. Методический принцип профессора Жерне, требующий искать объяснение института в самом институте, вполне корректен, и именно этот принцип применен в данном исследовании. Но сам институт может быть предметом моих интерпретаций, и если вероятность одной из возможных интерпретаций можно также подтвердить независимо от анализа данной институции, то очевидно, что именно эту интерпретацию следует предпочесть остальным. Когда имеются дополнительные причины для того, чтобы предположить, что «грубо демократическая» зависть была выдающейся чертой афинян, то это решительный аргумент в пользу теории зависти по сравнению с другими возможными объяснениями остракизма. То, что греческие авторы так много говорят о зависти, действительно само по себе не является доказательством ни господства этого качества, ни его связи с остракизмом, но это также не является доказательством противного»[352].

Сегодня политики и реформаторы приписывают среднему избирателю гораздо больше зависти, чем ее обнаруживают эмпирические исследования. Вследствие этого У.Г. Рансимен недавно потребовал «неограниченного выбора референтной группы» по отношению ко всем проявлениям неравенства. Собственно говоря, именно то, что завистники редко осуществляют такой выбор, обеспечивает возможность существования сложных и продуктивных обществ, основанных на разделении труда. Однако Рансимен не хочет, чтобы в целях максимизации социальной справедливости шахтер сравнивал себя с монтером, а сельскохозяйственный рабочий – с котельщиком. Оба, пишет он, «имеют равные основания сравнивать себя с клерками, предпринимателями или членами парламента»[353]. Действительно, «самый бедный из пенсионеров имеет право на чувство относительной депривации, основанное на неравенстве между ним и самым богатым из людей». Рансимен считает, что «самые бедные, видимо, имеют право на большую величину относительной депривации, чем та, которую они чувствуют в реальности». Например, опросы британского общественного мнения показали, что люди гораздо меньше интересуются ставками прогрессивного подоходного налога, чем предполагает текущее налоговое законодательство[354].

Рансимен, обнаружив меньше зависти, чем ожидал, утверждает, что в его модели социально справедливого общества от людей не потребовалась бы бóльшая предрасположенность к зависти[355]. То, что современные эгалитаристы желают, чтобы у людей было более острое чувство завистливой обиды по сравнению с нормальными условиями, дабы они не перестали интересоваться реформами, – это зловещее предзнаменование. Как мы показали вначале, концепты вроде относительной депривации, хотя и полезны для некоторых типов эмпирических исследований, способствовали вытеснению фактов, относящихся к зависти. Наша книга пытается показать, как в итоге выглядела бы жизнь в обществе «неограниченного выбора референтной группы».

Глава 13. Хвала бедности: от законов о роскоши до презрения к обществу изобилия