Зависть возникает среди равных или почти равных. Там, где есть только один король, один президент Соединенных Штатов Америки, иными словами, только один человек, имеющий данный статус, он может относительно безнаказанно вести образ жизни, который даже в меньшем масштабе вызвал бы возмущение в том же самом обществе, если бы его усвоили успешные члены более широких профессиональных или социальных групп. Пока завистливый английский или американский журналист знает, что он никогда не станет королем или президентом, гораздо менее вероятно, что его выведет из равновесия пышность и роскошная повседневная жизнь этих персонажей, чем какое-либо проявление хвастовства со стороны самого известного местного врача. Ведь при некотором везении он сам мог бы быть врачом. Оскорбляет не сама роскошь, а то, что в современном обществе невозможно помешать таким же людям, как мы сами, наслаждаться относительной роскошью.
В душе можно соглашаться со многими критиками роскоши, но из этого следует, что эта критика должна лечь в основание новой экономической политики. Ведь из этого получилось бы что-нибудь принципиально иное, и вполне вероятно – система, в которой ограничивалась бы не только роскошь.
Сегодня некоторые ритуалы, связанные с «выходом девушки в свет», например балы дебютанток, кажутся мне такими же абсурдными, как и Торстену Веблену 70 лет назад. То, что они сохраняются в почти столь же безумно расточительном виде, свидетельствует о бессилии уравнителей; однако еще более поразительно то, что, например, в 1963 г. бал, участие в котором стоило 5 тыс. долл. для отца, выводящего свою дочь в свет на один вечер, мог транслироваться по американскому телевидению и не вызывать у публики никакого возмущения.
После того как журнал
«Эффект» – это, конечно, зависть. Синклер верно разглядел внутреннюю проблему наших массовых демократий, где, с одной стороны, политики призывают каждого завистливо сравнивать себя со всеми остальными, чтобы создать благоприятный климат для своих законодательных инициатив, а с другой стороны, СМИ, по всей видимости, обнаружили неограниченный спрос на картины роскошной жизни немногих. Возможно ли, чтобы средний человек был менее склонен к агрессивной зависти, чем считают политики? Опросы общественного мнения в разных странах, а также глубокие интервью свидетельствуют именно об этом. Кажется также маловероятным, что если бы это было не так, миллионы ведущих скромную жизнь читателей с такой страстью набрасывались бы на глянцевые еженедельники, чья главная тема состоит в описании подробностей королевского стиля жизни. Если бы эффект был таким, о котором предупреждал Синклер, все эти люди были бы так раздражены, что погрузились бы в свою зависть. Вероятно, некоторые так и делают, но вряд ли они составляют большинство.
Вполне возможно установить ограничения на расходы для некоторых семейных праздников, таких, как свадьба, и в некоторых социалистических развивающихся странах сегодня делаются такие попытки. Однако эти распоряжения не достигают результатов, за исключением того, что они успокаивают некоторые завистливые души, при условии, что они не посягают на сами финансы частных лиц. Следовательно, следующий шаг – это такая налоговая политика, которая делает такую расточительность недоступной почти всем. Однако если это богатство не просто уничтожается, а передается из частных рук в государственный сектор, возникает вопрос, обладают ли правительства по сравнению с частными лицами меньшей склонностью к легкомысленному и вредному для сообщества расходованию средств. Это представляется маловероятным.
И здесь нам не нужно даже заходить слишком далеко и касаться тех проектов, которые развивающиеся страны предпринимают исключительно ради престижа; достаточно вспомнить о хорошо знакомых большинству из нас местных расходах, идущих на удовлетворение бюрократической блажи.
Демократическая зависть, которая действительно может играть конструктивную политическую роль – например, ограничивать государственные расходы, тем менее способна вовремя затормозить или проконтролировать расточительность правительства или чиновников, чем выше уровень, на котором происходит расточительство.
Каким образом роскошь остается политически приемлемой