Далее я бы задал вопрос: «Не вызывает ли у вас протеста то, что высокооплачиваемый менеджер, военный, театральный режиссер или профессор в СССР зарабатывает гораздо больше относительно своего самого низкооплачиваемого подчиненного, чем его коллеги на капиталистическом Западе?» Совершенно не смущаясь, мой информант неизменно ответил бы, что здесь не может быть никакого сравнения, потому что упомянутые мной люди приносят пользу народу. Они работают ради того дня, когда положение тех русских, которые сейчас бедны, станет лучше. Поэтому их доходы оправданы. Эти рассерженные молодые люди считают в порядке вещей то, что сегодня сотрудник Госплана Х имеет доход, в 50 раз превышающий доход рабочего, потому что он работает над планом, который (если все будет хорошо – вполне возможно, что несмотря на его план, а не благодаря ему) приведет к тому, что обычный русский сможет в конце концов купить себе дом и автомобиль. Но для американских менеджеров и предпринимателей, чьи усилия позволили обычному работнику получить все это уже давно, даже соотношение доходов 5:1, по мнению нашего юного социального критика, является «социально недопустимым». Или же его возмущение объясняется тем, что они приближают будущее здесь и сейчас, в то время как он смотрит в прекрасное далеко просто потому, что это позволяет ему не прилагать усилий для того, чтобы вписаться в ныне существующее общество?
Роскошь
Фреска (1690 г.) на потолке того, что некогда было зимней школой верховой езды, а сейчас представляет собой один из залов (‘Stadtsaal’) бывшего Зальцбургского фестивального дворца, имеет следующую надпись: «То место, где ты ступаешь, когда-то было горой… Единственная память об этом – две каменных стены. …Все уступает силе. И дабы ни один скупой придира не назвал это здание расточительным из-за его размера, пусть будет известно, что мощные каменные блоки, вырубленные из скалы, пошли на строительство храмов в год Нашего Господа 1662. Князь-архиепископ Гвидобальд».
Таким образом, князь церкви беспокоится, чтобы его не обвинили в расточительности. Примечательно, что было использовано выражение «скупой придира», а не «завистник»; вероятно, архиепископ не хотел обвинять своих критиков в грехе в узком смысле этого слова или, возможно, человек не может завидовать князю, а может только чувствовать негодование при виде его расточительности. Здесь мы снова сталкиваемся с различением законной зависти, основанной на правомерном негодовании, и вульгарной деструктивной зависти, которая всегда направлена на тех, кто в социальном отношении сравним с завистником.
Борьба завистников против роскоши стара, как мир[361]
. Законы о роскоши можно найти в самых различных обществах: среди примитивных народов, в античности, в высоких культурах Дальнего Востока, в европейском Средневековье – и они сохраняются до наших дней. Иногда человек, который был в состоянии позволить себе неравенство, мог заплатить выкуп за свои привилегии, откупиться, так сказать, от зависти общины, заплатив особый налог, если в его доме было больше положенного окон или печей, или если на его жилете было больше предписанного количества пуговиц; сегодня в некоторых странах его автомобиль облагается налогом по числу лошадиных сил. Но довольно часто тем, кого обвиняли в роскоши, прощения не было. В западноафриканском племенном королевстве Дагомея человек простого звания, использовавший для крыши своей хижины слишком много листьев или съевший мед, который он нашел в джунглях, расплачивался за эту «роскошь» рукой или ногой, если не жизнью.Любой, кто станет изучать работы о законах о роскоши в различные исторические эпохи и у разных народов, вскоре понимает, что почти всегда в конкретных обществах в их основе находится регулярное и практически универсальное давление зависти, которая выбирает в качестве цели, более или менее случайно, то тот, то другой признак неравенства граждан или соплеменников.
Запреты на роскошь