Завоевать сердце гения

За это время не отвеченных сообщений набралось выше крыши – Элеонора засыпала меня правками по черновику и требовала снабдить ее фотками, чтобы статья была более реалистичной и читатели увидели, в каких условиях гений рисует и у какого мольберта трахает женщин. Бабуля требовала срочно с ней связаться, а сообщения в обеих поздравительных чатах перевалили за тысячу.

Все эти дни Маккамон оставался рядом. Он приходил вместе с Томасом, когда тот приносил еду, остался рядом и читал в кресле возле кровати, но в его взгляде читалось все, что он думал о моей неуемной любви к мороженому.

Сейчас Маккамон с блокнотом на коленях делал наброски карандашом, пока я читала замечания Элеоноры, расстянувшиеся на несколько страниц. Чья это статья по итогу будет? Моя или опять ее?

Я отложила телефон и со вздохом сказала:

– Должна тебе кое в чем признаться.

Пункт «Не отвлекать мастера» провален с треском.

Во взгляде Маккамона едва уловимо промелькнуло раздражение. Но мы все же были не в мастерской, а в моей спальне. А сам Маккамон, кажется, специально тренировал нервы, пребывая рядом со мной. Почти как мышцы в тренажерном зале. С каждым днем увеличивал нагрузку. Теперь вот решил делать наброски рядом, хотя до этого я вообще не видела его за работой.

Он ни о чем не спросил, только остановил на мне свой взгляд и взмахнул карандашом в руке, мол, продолжай.

Ему следовало быть дрессировщиком. Даже без хлыста, тигры бы стелились полосатыми ковриками у его ног.

– Редактор требует от меня статью.

Молчание.

– О тебе.

– То есть работу ты не потеряла, как сказала в первый вечер?

– Считай, что потеряла. Без этой статьи места мне не видать.

Маккамон отложил блокнот с карандашом на новый стол. И от меня не укрылось, с какой любовью он снова оглядел новоприобретенную мебель.

Это был массивный отреставрированный дубовый стол времен первых американских колонистов. «Не какая-нибудь «Икея», чтобы ломаться от любого чиха», – заметил Маккамон. На что я ответила, что ну теперь-то можем чихать, сколько угодно, и была награждена тяжелым долгим взглядом.

Маккамон вытянул перед собой длинные ноги в мягких штанах. Не крашенный натуральный хлопок. Сверху была такая же рубаха с привычно закатанными до локтей рукавами. Тоска, а не одежда.

– Тебе нравится твоя работа? – спросил он.

– К чему этот вопрос? – не поняла я, отвлекшись от созерцания вздувшихся на его руках вен. Сегодня утром был один из тех дней, когда он тренировался.

– Просто это довольно странная работа. Как и требования твоей начальницы.

– Ну… не все бывают одарены талантами с рождения.

– Разве? – спросил он с прищуром. – Мне кажется, в тебе есть свои таланты, но ты почему-то ими не пользуешься.

– Тебе кажется.

Прозвучало довольно грубо.

Маккамон сразу уловил перемену в моем настроении.

– Вот как, любительница покопаться в чужих душах? Тебе можно, а мне нельзя? Спрошу прямо – ты отлично сочетаешь цвета, почему бы тебе не попробовать что-то в этом направлении?

Я сидела на кровати, кусая губы. На него не глядела.

– Нет.

– Нет и все? Похоже, дело серьезней, чем я думал.

– Давай не будем, – ответила я тихо.

– Ладно, – он снова потянулся к блокноту. – Тогда пиши статью.

– А как же Эйзенхауэр со своим соглашением о неразглашении? Он меня опять под суд отдаст за клевету?

– Денни, – сказал Маккамон, не поднимая взгляда от блокнота, – а ты подписывала такое соглашение?

Меня будто об стену приложили лбом.

– Черт возьми! Он ведь дал мне только контракт, почему?!

– Кажется, ты плохо слушала меня. Эйзенхауэру нужна реклама для повышения продаж и интереса к выставке и турне по Штатам, твоей начальнице – скандальная статья. А мне такая муза, которая не давала бы расслабиться. Все в выигрыше, Денни. Так что пиши статью.

– Не хочу, – выдавила я.

– Почему не хочешь, если тебе нравится работа?

– Потому что получается, что и для твоего Эйзенхауэра, и для Элеоноры я должна написать махровую ложь, которая сойдет за сенсацию. А я не могу лгать также хорошо, как Клио. И не хочу…

– Потому что не хочешь подписывать своим именем ложь? Или потому что все твои родственники узнают, что тебя трахали… как там было у Клио? Кисточками?

– А ты все-таки читал то интервью, – заметила я.

Маккамон снова пожал плечами, мол, да так, глянул одним глазком. Карандаш в его руке бесшумно танцевал на бумаге.

Я не хочу подписывать ложь своим именем, вот почему. Хватило и одного раза, чтобы понять. Но молчание я прервала другим вопросом:

– А про кисти она тоже соврала? Или ты все-таки трахал кого-нибудь… кисточками?

Вот теперь он все-таки оторвался от рисования и посмотрел на меня.

– Мои кисти вообще-то денег стоят. Больших.

Снова помолчали.

– Послушай, Роберт, разреши мне войти в мастерскую. Пока твое имя на слуху из-за прошлых скандалов, если я сделаю репортаж из мастерской, то и этого будет достаточно. Без лжи о сексе и многочасового траха кисточками. Просто достоверный репортаж из твоей «той самой» мастерской.

– Почему ты так держишься за работу, которая тебе не нравится?