Завоевать сердце гения

Они не желали отдавать меня ей. У нее не было на меня никаких прав – когда-то мисс Джорджиана Гонзалес работала у нас домработницей. Даже в моих детских воспоминаниях она уже была далеко немолода, но не теряла ни сил, ни энергии, ни заразительного желания жить. Она была приходящим работником, убирала в нескольких домах на нашей улице, а в остальные дни недели моталась между бесконечными подработками в крохотных соседних городках.

Однажды она пришла к нам в дом не одна – с ней был худой, бледный мальчик, который с испугом цеплялся за ее юбку и лепетал только: «Ба-ба-ба». Так я впервые познакомилась с Тимом. Мне нравилось рисовать с ним, а ему нравились мои цветные карандаши, которых у него не было.

В шутку повторяя за Тимом, я тоже стала звать мисс Гонзалес – Ба.

Мне было шесть или около того, и кто бы мог подумать, что когда-то, спустя целую жизнь и еще немного, он станет мне братом.

Тим отставал в развитии, а еще у него имелся целый букет диагнозов, о которых взрослые говорили, понизив голоса, словно это было жутко заразно.

Не все взрослые позволяли беспризорникам оставаться в их доме, но в моем доме их кормили, делились одеждой, из которой я выросла. Родители много работали, и я всегда была рада шумной компании детей. Со временем Ба стала брать с собой не только Тима.

У всех были те или иные нарушения речи или развития в целом. Безжалостная жизнь прибивала их к Ба, а инстинкты самосохранения вопили о том, что выжить можно только, если вцепиться в ее цветастую юбку из последних сил. И больше она не отпускала их от себя, а они не бросали ее.

В конце восьмидесятых службы опеки смотрели на сирот и бездомных сквозь пальцы, а на периферии и вовсе работали так себе.

А спустя какое-то время Ба сказала, что им нужно уехать.

Мы провожали ее всей улицей, собирая в дорогу вещи для ее воспитанников. Как я узнала многим позже, после продолжительной войны, опека выиграла тяжбу, и одного из ее воспитанника силой вернули в детдом. Не желая это оставлять, как есть, Джорджиана подалась в большой город, чтобы добиться законной опеки над детьми. На это ушел не один год, но под ее напором сдалась даже бюрократическая махина. Кого-то она усыновила, над кем-то ей дали опеку, а я росла и постепенно забывала ее. Родители наняли другую помощницу по хозяйству – старшеклассницу, которая иногда заменяла мне няню.

Как вдруг однажды… все кончилось.

Остались две могилы и я, все еще живая, но уничтоженная.

Я так и не приняла эту боль. Для девочки десяти лет ее оказалось слишком много. Больше, чем можно вынести.

Да и слишком неожиданно все произошло. Еще вчера я сидела дома на диване перед телевизором, ожидая родителей, а в следующий полдень неизвестные чужие тетки, деловито прохаживаясь по дому, уже складывали родительские вещи в коробки. К вечеру вместо дивана, знакомой комнаты и лиц, я уже сидела на скрипучей кровати в сиротском доме, загнанная в угол недружелюбной стаей местных девиц.

Пересказ событий, перевернувший мою жизнь, в утренних газетах вышел сухим и коротким – «Дорожное происшествие на горном серпантине». В густом тумане на вершине одна машина столкнулась со второй. Никаких имен, подробностей и уточнений.

Никто не выдал бы на руки десятилетней девчонки материалы дела, а живых родственников, кто мог бы отстоять мои интересы, у меня не осталось. Штрафы, компенсации и залог были выплачены – для меня совершенно астрономические суммы, – а дело закрыто и передано в архив. Конец истории. Попрощайся с домом.

И меня увезли.

Работа психолога в детском доме оставляла желать лучшего. Это был пожелтевший от выкуренных сигарет толстый мужчина, который выдыхал слова, как дым: «Понимаешь…. Твои родители умерли».

Я не понимала. Не знаю, как так вышло, но я дожила до десяти лет, совершенно не сталкиваясь с таким явлением, как смерть. У нас не было хомяка или золотых рыбок, которые своим примером продемонстрировали бы мне жизненный цикл каждого живого существа. А в сказках целую и невредимую бабушку вытаскивали даже из волчьего живота.

У меня не было никого, кроме родителей, которые однажды просто взяли и исчезли. Я даже не видела их тела. Мама скончалась на месте, папу успели доставить в больнице, но его сердце не выдержало во время операции. Гробы, в которых социальная служба их хоронила, были закрытыми.

«Понимаешь, они умерли».

Я не понимала. Стадия «Отрицания» переходила в «Гнев» и обратно по несколько раз в день. Долгожданное понимание не наступало. Я крушила общую спальню, дралась с теми, кто пытался указать мне на мое место новичка. Я не желала вписываться в иерархию детдомовских воспитанников. И меня снова и снова приводили к желтому мужчине, который с тоской косился на пачку сигарет и вздыхал: «Понимаешь…».

Я не понимала.

Я была уверена, что меня обманывают. В первый раз сбежав из детского дома, я примчалась на кладбище и стала рыть могилы, чтобы доказать, что это ошибка и в гробах не мои родители.