– Там парень стоит, видишь? Это просто хрестоматийный образчик деградации. Я встречаю его уже пятый сезон, он превратился в ходячего мертвеца. Когда он приехал, то мечтал открыть свой ночной клуб. Увлекся наркотиками, сначала легкими, потом тяжелыми. И угасает. В прошлом году пропал, я думал, умер. А в этом снова появился. Но в глазах уже ничего живого не осталось, посмотри, как он сидит – поза поражения, эти опущенные плечи, потухший взгляд. Иногда хочется подойти и встряхнуть, мозги вправить. Но не могу.
Он выдержал паузу:
– Знаешь, почему я заговорил с тобой? Мне показалось, ты сможешь понять меня. Я мало с кем говорю. За несколько лет здесь я превратился из режиссера в невидимого наблюдателя. Я обожаю сидеть так часами, никем не замеченный. Собираю в стол образы, характеры, истории. Но я ведь режиссер, и эта вынужденная тишина невыносима для меня, оставаться безучастным порой просто мучительно. О, как часто я хотел бы изменить хоть что-нибудь в этом спектакле, что окружает меня каждый день. Какую-нибудь маленькую деталь, хоть реплику, передвинуть хотя бы стул! Но я могу лишь смотреть. Все почему? Сценарий. Я не могу изменить чертов сценарий.
Узник
Сверху загромыхал замок, и Николай услыхал, как мать стала спускаться вниз по лестнице, скрипя старыми ступенями. Она шла медленно, старалась ступать тише, чтобы соседи не узнали, как часто она ходит в подвал.
– Чего пришла? – буркнул голос из дальнего, самого темного угла.
– Каши принесла.
Он поднялся со старого матраса, который был старше его самого, и сел. На ноге громыхнула цепь, которую он привычным жестом подтащил к себе, усаживаясь поудобнее.
Женщина поставила миску на пол, всунула ему в руку ложку и кусок хлеба.
– Поешь, давай. Сегодня хлеба смогла достать. Тебе нужны силы.
– Зачем мне силы? – огрызнулся он. – Все равно мне отсюда не выйти.
Он посмотрел на ее лицо в свете тускло горящей керосиновой лампы:
– Ты не боишься? Сказала всем, что я ушел, а что будет, когда они узнают, что я здесь, что ты приковала меня цепями в нашем подвале. А, мать? Что будет потом, ты подумала?
– Конечно, подумала, мой родной. Да нет у меня другого выхода. Один ты у меня остался.
– Ты сошла с ума, – его слова прозвучали резко, как удар наотмашь. Но она уже привыкла.
– Мать, дай ключ.
– Не дам, сынок, не дам.
Он со злостью швырнул ложку о земляной пол, кусочки каши полетели прочь.
– Тогда лучше мне здесь подохнуть. Не приноси мне больше еду, поняла? И сама не приходи! Как мне людям смотреть в глаза, когда все поймут, где я был все это время.
– А лучше, чтоб я все глаза проплакала, сидя у дороги каждый день, как Егорова? Не кричи, сынок, – примирительно сказала она, перебирая заскорузлыми руками край юбки. – Мы уедем отсюда, как только все закончится, ты только подожди еще.
– Я не могу так больше! Что ты со мной сделала? Знаешь, как называют таких, как я? Когда ты выпустишь меня, мама, когда? – закричал он в ее спокойное лицо.
– Не раньше, чем закончится война, сынок, – тихо проговорила она. – Не раньше, чем закончится война.
Дом
Вы найдете его на пляже, где горячий песок гасят бунтующие волны.
Там, где стена воды вздымается к небесам, заглушая рев моторных лодок. Там, где брызги расходятся веером, рождая двойную радугу. Там, где волны идут на абордаж – синие, зеленые, лазурные, прекрасные.
Если вы окажетесь там, где живут такие волны, знайте: где-то рядом вы найдете и его. Златокудрого, загорелого мальчишку в цветных купальных шортах, с доской подмышкой, которая больше его в два раза. Вы легко узнаете его по глазам: чуть выгоревшим, с розовой сеточкой полопавшихся от соли сосудов, и взгляду, отважному, ищущему, озорному. Лет ему не больше десяти-двенадцати, но вы не станете размышлять о возрасте, как не думает о нем он сам. Вас отвлечет от этих мыслей налетевший порыв океанского бриза, на вас пахнёт прибоем и затопит приливом пенных, пересоленных брызг. Вы найдете его, но тут же потеряете: его ждет вода. Она влечет, и вы не сможете остановить его. Маленькое бесстрашное сердце уже не способно выучить земной ритм, оно привыкло биться вровень с могучим океанским дыханием. И вот он бежит туда, словно ходьба для него слишком беспечна, и океан примет его и закрутит перед ним гигантский водоворот, пока вы в страхе вздрагиваете от его грохота.