Сэди и Маркс поймали такси, вернулись в отель и на лифте поднялись на двадцатый этаж. Провожая Сэди до номера, Маркс вещал о сакральном значении числа двадцать в японской культуре: когда японцу исполняется двадцать лет (не девятнадцать и не двадцать один), он становится совершеннолетним.
– Этот возраст называется «хатати».
– Мне как раз стукнуло двадцать, когда мы с тобой познакомились, – припомнила Сэди.
– Верно.
Они остановились у двери в ее номер, и Маркс повернулся, чтобы уйти.
– Маркс! – окликнула его Сэди. – Я не ищу серьезных отношений.
– Я тоже.
– Ну тогда почему бы нам с тобой не переспать? Мы в чужой стране, а секс вдали от дома не считается. Как мне кажется…
Маркс удивленно вскинул брови и вошел за ней в номер.
Сэди частенько сравнивала секс с компьютерными играми и пришла к выводу, что между ними немало общего. И там и там ставились определенные цели и прилагались усилия к их достижению. И там и там существовали определенные правила, которые не следовало нарушать, и определенные движения, приводившие или не приводившие к успеху. И там и там имелась определенная последовательность действий: расстегивание пуговиц на рубашке или нажатие кнопок на клавиатуре, манящие покачивания телом или манипуляции с джойстиком. И конечно же, и там и там была эйфория перехода на следующий уровень, когда все разыгрывалось как по нотам. «Хороший секс, – размышляла Сэди, – немыслим без хорошей сексуальной игры».
Особых воспоминаний о первой ночи с Марксом у нее не сохранилось. Зато сохранилось чувство неизъяснимого блаженства и непринужденности. Казалось, нет ничего естественнее, чем ощущать рядом с собой тело Маркса, вдыхать аромат его мыла и чистой кожи. Он не довлел над ней, не претендовал на ее личное пространство. «
На мгновение она прикрыла глаза и перенеслась в храм Нэдзу, под красные тории.
Одни ворота, другие ворота, третьи ворота…
А в конце тропы – Маркс. В белой льняной рубашке, закатанных брюках-хаки и дурацкой широкополой мягкой шляпе, которую Зои купила ему на блошином рынке на стадионе «Роуз Боул». Он срывает шляпу и отвешивает ей шутливый поклон.
Сэди перекатилась на бок и с улыбкой посмотрела на Маркса.
– Я люблю этот город.
– Может, когда-нибудь мы в него переедем? – улыбнулся он ей в ответ.
На следующий день они улетели в Америку и, как и подобает деловым «анджелинос», распрощались у багажной ленты. Одна маета с этим багажом: никогда не угадаешь, приедет ли он вообще и когда приедет; однако не успел ленточный конвейер закрутиться, как на нем появилась сумка Маркса. Маркс из вежливости предложил Сэди подбросить ее домой, но она отказалась. Маркс собирался на встречу с представителями игровой компании, находившейся в долине Сан-Фернандо, а Сэди – в Венис, то есть в противоположную сторону. Маркса поджимало время, и разводить церемонии ему было недосуг: только-только проскочить таможню и добраться на «челноке» до парковки.
–
–
Через полчаса, когда у ленточного конвейера почти никого не осталось, из отверстия с черной бахромой выполз чемодан Сэди и, завершая багажный раунд, бирюзовый виниловый чемодан пожилой японской пары.
Сэди, подхватив громоздкий багаж, поволокла его к зоне таможенного контроля. Когда ее спросили, есть ли у нее товары, подлежащие декларации, она перечислила все, что загодя указала в таможенном бланке: шелковый шарф для Фреды, ожерелье для Алисы, упаковка конфет для родителей. На таможенном контроле она вечно тряслась от страха, боясь, что ее уличат во лжи.
– Кем работаете? – спросил таможенник.
– Разработчиком компьютерных игр.
– Я люблю игры. Может, и в какую-нибудь из ваших играл?
– Может. Как насчет
– Впервые слышу, – покачал головой таможенник. – Я предпочитаю гонки.