Завтрашний царь. Том 1

Когда «Сорочье гнездо» навещали Машкара или Цепир, в обычно шумном кружале воцарялась редкая благопристойность. Прекращали галдеть заядлые игроки, метавшие бабки. Даже задорные крики, сопровождавшие победные или проигрышные броски, звучали как-то потише.

Кто решится тревожить уважаемых гостей, с которых Харлан Пакша никогда не брал платы!

– Сдаётся мне, мальчик непреклонен, – сказал Машкара.

Цепир ответил не сразу. Перед ним на столе знаками вниз рассыпалась зернь. Цепир водил над ней ладонью, угадывая костяшку, похищенную Машкарой: забава, требующая тонкого сосредоточения чувств.

– Принято считать, что среди праведных неизменно согласие, – медленно проговорил он наконец. – Дееписания Андархайны не помнят мятежных царевичей.

Машкара грустно улыбнулся:

– А песни послушать, непокорство прежде послушания родилось. Мы-то знаем, что при каждом благом и милостивом правлении хватало упрямцев.

– И что с того? – пожал плечами желчный Цепир. – Хоть один ослушник счастьем облёкся? Ты взял зубатку и сети, друг мой.

Машкара выложил на стол костяной прямоугольник. Зубатка скалила собачьи клыки, силясь обойти невод, раскинутый на другой половинке.

– Юнцы строят крепости из песка, но приходит море, и вот уже лишь чайки плачут над берегом…

Царский райца тщательно смешал зернь на столе.

– А песок вновь гладок, как дееписания, выправленные Вааном. Возьми кость, друже.

– Потом родится очередной своевольник, и уж его-то крепость прочна, как Закатные скалы…

– Ныне расплавленные Бедой…

– Вот именно, – проговорил Машкара задумчиво. – Невлин почти в открытую называет мальчика неблагодарным. Его-де холят на царство, а ему лишь бы сестру увезти с собой в Шегардай.

– Где долг перед престолом! Перед отцом, наконец! – неожиданно верно и смешно передразнил Цепир выспреннюю речь старика.

– На то, что яблочко, мол, от строптивой яблоньки, не намекал?

– Намекал… обиняками, конечно. Надо бы, мол, растить добрую славу родителя, а не худой пищу давать.

– И что?

Цепир неохотно поднял глаза:

– Я обучен проницать помыслы, таящиеся за напускными улыбками. Отрок поистине удивляет меня. Он тих и внешне сонлив, но внутри кремень. Помогай нам всем Отец Небо, если из этого кремня высекут искру.

Взгляд Машкары стал пристальным.

– А не маловат кремешок?

– Маловат, – согласился Цепир. – Всё дело в том, чего мы не видим. Если под камнем песок, его смоет первая же волна. Но вдруг это скала, чьи корни в стане земли? Под ударами волн она будет только расти…

– А море – становиться всё яростней, – вздохнул Машкара.

За кружальными столами не было порожнего места. Вот почтенные вожди рыбацких ватаг, по старой памяти рекомые кормщиками. Сегодня их счастливо миновала большая волна, зато жадно брала наживку треска, а донные ловушки принесли мякишей. Вот купцы во главе с Жалом, беседующие над теми самыми мякишами, пожаренными в птенцовом жиру. На устах торговые прото́ры, только слышно: «Шегардай» да «на Радиборе искать». Вот порядчики, полусотник Обора, спрятавший в бороде выбоину на челюсти…

Добрые, работные люди. Скольких сметёт вихрящаяся волна, если неодолимое море, выглаживая берег, упрётся в скалу?

– Решение владыки изумило и порадовало меня, – сказал Цепир. – Цари былых времён предпочитали приказывать. Владыка избрал кажущуюся уступку, давая мальчику споткнуться о собственное упрямство. Оплошает – не на кого будет пенять.

– С ним рядом маленький райца, – напомнил Машкара.

– Ставший ещё меньше на два звена пальцев, – привычно скривил губы Цепир. Однако ладонь, плывшая над рассыпанной зернью, замедлила движение, а взгляд, устремлённый в паутину тончайших ощущений, обратился к давно опостылевшей яви.

Машкара улыбнулся:

– Телесная убыль порой лишь подстёгивает проворство ума. Наши юнцы уже смекнули, как использовать увечье Мартхе к своей выгоде. Ты видел новико́в, прибывших из мирской учельни?

Сомнения Ардвана

Сквозняк, тянувший подземной улицей Выскирега, веял запахами ску́ченного людского жилья. Из тёмных отнорков разило застарелой мочой, трудники в пропотелых зипунах катили тележки, весёлые девушки распространяли душноватые во́ни, откуда-то струился дух калёного масла… и надо всем властвовал запах рыбы. Он шёл от коптящих жирников по стенам, пронизывал наружные воздухи, тёкшие холодными нитями из ветряных дудок, сплетался в дыхании толпы, питавшейся от щедрот Кияна.

Добрые выскирегцы кланялись Ознобише. В охотку и с гордостью объясняли кто гостю, кто заезжей родне:

– То Мартхе, райца третьего сына.

– А не молод?

– Кабы ум бороды ждал…

– Он муки принял за государя Эрелиса.

– Он злодеям царских тайн не открыл.

– А рядом кто?

– Сибира не узнаёшь? А́твы, кружевницы, сыночка?

– Да не о нём пытаю! Девка, очам радость! Она чья?

Два новика пугливо жались друг к дружке. Рядом шёл Ознобиша, то есть Мартхе, но он был совсем не такой, каким они его помнили. Чужой взгляд, чужая улыбка… Правую руку облекла тонкая пятерчатка, расшитая золотой и серебряной нитью.

– Тебе хорошо… – выговорил наконец Тадга. Он был выше коренастого Ардвана на полголовы, но ёжился и сутулился так, что выглядел меньше.