Завтрашний царь. Том 1

Ознобиша повернулся к нему:

– Это чем же?

– Ты здесь всё знаешь, а мы… дальше Подхолмянки…

Ознобиша пожал плечами:

– Меня в мой первый день порядчики увели выяснять, с чего это я, соплёнок, царским знаком размахиваю.

Прикормленный мезонька, по обыкновению семенивший за райцей, стрельнул глазом сквозь льняные вихры:

– Для приезжих мой господин составил внятные начертания. Их на исаде…

– Цыц! – усмирила нахального служку стройная Нерыжень. Лёгкой рукой добавила подзатыльничка. – Молчи, покуда не спросят.

Тадга всё жаловался:

– Я и с начертаниями пропаду, не найдут…

– Ты, счислитель, поворотами ошибёшься? – удивился Ардван. – Бьёмся на пирог с окунем, что наума́х с любого места домой выйдешь?

Домой – это в стражницкую возле царских покоев, где покамест обитали друзья. Добившись их выезда из Невдахи, Эрелис оговорил жильё, но там пока не было даже двери.

– Беззащитный счислитель в миру обиден…

– Так если что, ты к порядчикам!

Ардван расправил грудь, приосанился: заметил впереди два полосатых плаща. Рядом орудовал тряпкой грустный бесхмелинушка. Смывал со стены рисунок: суровый воитель, преувеличенно широкий в плечах, несёт измождённого, окровавленного юнца. Уличные дозорные были простые воины, отнюдь не допущенные стеречь царские подземелья. Ардван всё равно смотрел с завистью, словно кольчугу на грудь примеряя.

– Ну тебя, – сказал Тадга. – Мартхе сам сказывал…

Порядчики с десятка шагов отдали царскому райце воинское приветствие. По-особому, чеканно шагнули, стукнули в камень ратовищами копий. Ознобиша поклонился в ответ, сказал Тадге:

– То давно было.

– Тебе хорошо говорить…

– Завёл нойку, – вздохнул Ардван.

Ознобиша остановился:

– Друг мой Тадга, не стоило ли тебе нынче дома передохнуть?

– Позволь, я его назад провожу? – лениво мурлыкнула Нерыжень. Поймала за ворот мезоньку, сунувшегося в сторону.

Тадга, всхлипывая, повернулся к Ардвану, словно тот был во всём виноват:

– Мне вовсе в Невдахе надо было остаться! Ты, краснописец, к делу будешь приставлен, а я? Ворона залетя́щая…

– Я у Горного Хозяина знатной руки́ к письму не просил, – буркнул Ардван. – Я бы лучше воином стал.

Сибир усмехнулся, глядя сверху вниз:

– Ага, тайным, в котле. Ты ж обетованный… ох, Мартхе… прости.

Ознобиша вправду слегка вздрогнул, но справился:

– Я тоже когда-то гадал, кому я, отброс воинства, пригожусь.

Тадга понял по-своему:

– Это не здесь тебя лиходеи схватили?

Правую руку Ознобиша старался книзу не опускать, вкладывал за полу шитого кафтана, где была расстёгнута пуговка.

– Нет, – ответил он ровным голосом. – Совсем не здесь.

– Пошли, – нахмурился Сибир.

Ещё сотня шагов, и Тадга вздохнул с видимым облегчением. Повеяло свежей сыростью. Впереди забрезжил синеватый дневной свет.

На исаде

На исад удалось выйти через великую силу. Подвысь в середине торга заняла очередная скоморошья ватага, отчего жителям стольного Коряжина стало не до покупок. Вот призывно загудела шувыра, слаженно вызвонили андархские уды – большой, средний, малый. И наконец вздохнула глиняная дудка. Повела дивную песню, известную каждому выскирегцу. Только не каждый игрец умел так пронести голосницу. Где надо – украсить, где надо – явить простоту, в которой душа.

– Это кто так гудит, не Сойко ли наш?

– Он, он!

– Сманят за собой, кого слушать останемся?

Песня о любви и прощании звучала не зря. На подвыси, сплетя руки, закружились парень и девушка.

Красавица, ясно, была подставная. Мочальную косу, тряпичную грудь приспособили узкоплечему недорослю. Настоящие девки у скоморохов плясали и пели, но не лицедействовали. Сто лет назад женства не потерпели бы даже среди позорян, но древнее благочестие отживало.

Ватажок, обладатель красивого звучного голоса, баял нараспев за обоих. Бахарь кутался в тёмный плащ с глубоким куколем, кружил по окраине подвыси, как подстерегающая судьба:

«Для чего ты дорожную сумку сложил,
Обозначив прощания час?
Или плохо ты батюшке службу служил,
Что расстроилась свадьба у нас?»

«Твой богатый отец был со мною суров,
Уходить приказал со двора,
Да ещё посмеялся: какая любовь,
Если нет за душой серебра?»

Наверх, оживляя действо, выскочил мужик с накладным брюхом, усатый, бородатый, в опашне из пёстрых лоскутьев, изображавших парчу. Топнул ножищей, пригрозил кулаками, яростным взмахом руки указал парню – вон! И сам спрыгнул долой.

Жених наклонился к уху невесты, воздел перст, поверяя страшную тайну: