Завтрашний царь. Том 1

И стоял сирота, понимая едва,
Что пришлось поплатиться святым,
А с деревьев вокруг осыпа́лась листва,
Кроя землю ковром золотым.

Парень замер, потерянный. «Судьба» успела проводить девушку и вовсю торжествовала, отплясывая вприсядку. К сапогам скомороха под пятками были пришиты твёрдые плашки. С подвыси нёсся зловещий костяной стук.

Постепенно в него снова вплелась рыбацкая песня о любви и прощании. Глиняная дудка пела всё громче, пока не заглушила дробный шаг смерти.

Площадь безмолвствовала.

– Это здесь у вас так потешаются?.. – шёпотом спросил Тадга. Щёки серые, губы дрожат. Он никогда ещё не видел представлений окрутников и не знал, что душа умеет равно взлетать и от победы героя, и от его гибели. Он аж присел, когда ещё через несколько мгновений над исадом подвинулись скалы.

Позоряне надорвались ликующим рёвом, затопали, засвистели, загремели в сотни ладоней.

Плюгавый мезонька допрыгнул к уху рослого счислителя:

– Не видал ты, как представляли во славу Йелегена Первого, отравленного хасинами! Трижды понудили повторять, как он валился от яда! Уличным сказителям седмицу потом только дела было что падать, а люди плакали и смеялись!

Нерыжень вновь изловила шустрого служку, утянула поближе.

Взмыленные скоморохи всей ватагой вышли на подвысь, благодарно кланяясь во все стороны. Лицедеям бросали съестное, в колпаки для мзды, с которыми вышли младшие, щедро сыпалась медь. Мелькали даже светлые сребренички: не жалко!

Протолкаться к самой подвыси было не в человеческих силах, но ради порядчика люди всё-таки потеснились. Полосатый плащ что-то сказал скоморохам, тыча в сторону Ознобиши со спутниками. Ватажок зорко вгляделся, кивнул, взмахнул полами плаща, как тёмными крыльями. Мощный голос набатом отдался в утёсах, огромный даже сквозь гомон исада:

– Благо на благо вам, добрые люди! А восславим же правдивого царского райцу, храброго Мартхе!

Разгорячённый народ с готовностью поддержал.

Ардван и Тадга уставились на былого приятеля, словно впервые узрев. Ознобиша на мгновение сморщился, как от кислого, но тут же вымучил приветливую улыбку, поклонился в ответ.

Кто-то захихикал, то ли Нерыжень, то ли наглый мезонька, поди разбери.

– Я ребятам город вышел показать, а не себя городу, – краснея, проворчал Ознобиша.

На Дальнем исаде опять стояли станом кощеи. Оттого полосатых плащей в городе было гуще обычного. Очередной дозор, подошедший из подземной улицы, вначале заметили только Сибир с Нерыженью.

Рослый воин рукой в кольчужной пятерчатке похлопал Ознобишу по плечу:

– Скоро, глядишь, и про тебя что-нибудь сочинят, евнушок.

Люди кругом оглянулись… и, будто кнутом обожжённые, кинулись ломать шапки. Волна непокрытых голов, согнутых спин разбежалась по торгу. Миновала подвысь, где преклонили колена скоморохи. Достигла противоположной стены. Позорянам, оседлавшим выступы скал, кланяться было не с руки, но согбенные затылки виднелись и там. У воина было жёсткое, обветренное лицо, огненный взгляд и густая проседь в жарых некогда волосах. Тадга с Ардваном сами не поняли, как ткнулись носом в слякотные камни.

На всём исаде остались стоять лишь порядчики да Сибир с Нерыженью.

Когда Площадник нёсся разнимать кружальную потасовку или гнать проскользнувших в город кощеев – было достаточно убраться с пути, вжаться в стену скального хода. Когда Меч Державы выходил на стогны и обращался к народу – шапки с голов летели немедля. Ученикам Невдахи ещё предстояло запомнить выскирегский обычай. Пока они лишь почувствовали присутствие власти. Древней, страшной, непреклонной, как стихия Кияна. Равно способной вознести и сгубить.

– Хватит порты грязнить, евнушок. – Царевич Гайдияр поставил Ознобишу на ноги, даже приобнял. – Станут про тебя представлять, авось и меня… не самым срамным словом помянут.

Ознобиша вдруг густо покраснел:

– Государь, этот райца был ничтожно мелок и глуп…

Царевич засмеялся, отечески растрепал ему волосы. Тем же движением занёс было длань – всыпать нахальному мезоньке, но служка стремительно порскнул за молодого советника. Гайдияр погрозил ему перстом. И повёл дозорных обратно в коптящие потёмки, где, может быть, творились злые дела.

Площадь выдохнула, ожила, вернулась к прежним заботам.

Ардван с хихикающим мезонькой подняли совсем раскисшего Тадгу. Двинулись дальше.

В слегка поредевшей толпе к Ознобише стали привычно подбираться бродяжки. Вольная уличная ребятня делилась свежими слухами, получала кто сухарик, кто рыбку. Ардван обратил внимание, как ловко служка перехватил чью-то руку, самовольно сунувшуюся в корзину. Неволей вспомнился шлепок Гайдияра. «А если этот малый тоже охранник, как Нерыжень, только тайный?» Догадка немало утешила краснописца. Причастник внутренних знаний чувствует себя уже не вовсе чужим.

– Добрый господин райца! – ближе к выходу с площади окликнул Ознобишу торговец выскирегскими свечами. – Смотри, господин! Сказывают, ты о калачной печке печалился! Вось своды выкладывают!