Зазеркалье. Записки психиатра

– Ступайте-ступайте, Владимир Сергеевич. Я отсюда на море посмотрю. А вы, папенька, надели бы пальто, а то неровен час простудитесь на ветру.

– Остужусь немного и непременно надену, – пообещал тот, явно довольный заботой дочери.

Мужчины направились к борту корабля, но приостановились, пропустив спешащего юнгу со шваброй и пустым ведром, через край которого демонстративно была переброшена тряпка.

– Соблюдают приметы-то, – усмехнулся антиквар, – нигде так не соблюдают, как на море. С пустым ведром никто себе пробежать не позволит.

– Человечество, любезный Михаил Михайлович, к приметам относится посерьезнее, чем даже к религиозным обрядам, – улыбнулся Соловьев. – Потому как приметы по своей сути есть знаки, принимаемые и признаваемые большинством людей в обыденной жизни. Ежели примета не сбывается, человек запросто забывает, а уж коли сбывается – служит уроком и предметом для разговоров на всю жизнь.

– А вы, любезный Владимир Сергеевич, неужто действительно решили арабский язык здесь выучить? – поинтересовался антиквар. – Дело полезное. После египетского похода Наполеона Бонапарта все в Египет потянулись за сокровищами, а куда же здесь без языка? А я хоть третий раз сюда приплываю, но, кроме нескольких слов, ничего не усвоил. Видно, не приспособлен, – развел он руками. – Может, Варвара одолеет? У нее голова свежая еще. А то бусурмане говорят промеж собой, руками размахивают, и не поймешь, может, о чем своем, а может, о тебе самом какие-нибудь несуразности.

– Да вот так… Захотелось арабский язык выучить… – Соловьев неопределенно пожал плечами. – Вот так вдруг захотелось, и все тут. И климат здесь хороший…

– Великое это счастье, Владимир Сергеевич, когда сам себе принадлежишь. Вы, я полагаю, семейными узами еще не связаны?

Соловьев покачал головой.

– И не надо! – одобрил антиквар. – У меня первая супруга, Зинаида, царствие ей небесное, – перекрестился он, – была еврейка, красавица, пылкого темперамента, полная ветхозаветной энергии Израиля. Не поверите, я с ней по молодости лет сошелся без брака и жил вольно до тех пор, пока она не оказалась беременная. Была она из приличной семьи и, хоть за свое еврейство держалась крепко, волей-неволей пришлось ей принимать православие, иначе никак нельзя было повенчаться. Это ее раздражало до злости. После принятия святого крещения и причастия домой она, при всей своей природной бледности, влетела багровая, будто ей кто пощечин надавал, и просфору собаке бросила, которая рядом крутилась. Собака же просфору с жадностью проглотила. Может, по этой причине, а может, по какой другой, Зинаида недолго пожила. Так-то. – Антиквар замолчал.

Соловьев слушал молча с сочувственным вниманием.

– А я через пару лет, – продолжил антиквар, – снова женился. На этот раз на русской студентке. Веселая такая, хохотушка, кокетка. Вот Варенька от нее родилась. Да только скажу я вам честно, – он оглянулся, проверяя, где дочь, – понять я не могу, что с женщинами после замужества происходит? Куда уходит юное очарование и покладистость? Вот у моей нынешней супруги талант слушать. Только она слушает, слушает, молчит, молчит, а потом ка-а-ак ответит, и сразу думаешь – сейчас руки на себя наложить или повременить денечек, – рассмеялся он. – Ну, это я так, к слову! Хотя, знаете, как из дому вырываюсь, без вина голова хмельная. Хочу – туда иду, хочу – сюда, хочу – просто сижу и ни о чем не думаю, тоже ведь, согласитесь, дело преотличнейшее! И, главное, никому не подотчетен, никому! Сам себе хозяин… Н-да… – Он вздохнул. – Вот вы, философ, объясните, отчего это так происходит – я про супругу свою, да и не только про нее, про всех женщин, – отчего они так нас поработили? Отчего прямо так и крутят нами, и вертят, как им заблагорассудится, а мы безропотно, словно агнцы небесные, им подчиняемся? Ведь должна же быть какая-то справедливость? Да-да, именно спра-вед-ли-вость! В конце концов, мы, мужчины, должны как-то объединяться, требовать этой самой справедливости… А то все терпим, терпим, пока какая-нибудь последняя незначительная мелочь нас окончательно из себя не выведет…

– Вы мне один случай напомнили, Михал Михалыч, – Соловьев поднял воротник пальто. – И произошел он, кстати, в той самой стране, куда мы направляемся. В июне 1800 года здесь был убит французский главнокомандующий, знаменитый генерал Клебер. Убит он был молодым сирийцем, которого звали Сулейман эль-Халеби. Его тут же схватили, пытали и приговорили к казни. Экзекуция проходила при похоронном кортеже несчастного генерала, чтобы он будто бы лицезреть мог происходящее. Преступник на казнь шел храбро, словно предчувствуя, что своим поступком уже вошел в историю. А приговор-то был суров – сжечь правую руку, которой был нанесен удар…

– Сжечь у живого человека? – послышался голос Вареньки, которая, утомившись от сидения в одиночестве, подошла к ним и услышала рассказ.

– У живого, Варвара Михайловна, – подтвердил Соловьев, – для устрашения местного населения, а затем посадить на кол, где должен он находиться, пока труп не растерзают птицы.