Подвал он – разумеется, в газете – Водой наполнил, утопил он всех, За исключением, конечно, тех, Кем сам хвалим, как водится на свете. Он из приличья о себе в беседе Не говорил, не то бы вызвал смех У окружающих, но, как на грех, Болтали вслух о нем его соседи. Как притворяться он умел глухим! Как гусь, представьте, выходил сухим Он из такой воды, где в топях черных, Казалось, вязнут перьев вороха… Не резал никогда он петуха, Ведь сам он куковал в статьях ученых!
"На узком, будто гроб, куске бумаги..."
На узком, будто гроб, куске бумаги Прописывает врач больному яд, Вененум, как в аптеке говорят, Хоть в дозе малой – гран на двести влаги. И чувствует больной прилив отваги. Приподнимаясь на худых локтях, Изнеможенье чуя чуть в костях, Он восклицает льстиво: «Вы как маги!» Быть может, в самом деле он жилец, Хоть сомневаюсь в том… Но был подлец Бы я, когда б я потушил надежду. Нет, факел не гаси, спускаясь в ад! Сочти меня уж лучше за невежду, – Я «муст дох штербен» подпишу навряд.
"В потемках оступилась повитуха..."
В потемках оступилась повитуха, Нечистого упомянув, как вдруг Раздался отдаленной скрипки звук, Иль то, попавшись в сеть, заныла муха, Иль то котенок запищал… Старуха Взяла младенца в руки, чуть из рук Его не выронила, а вокруг Дремала Генуя, всё было глухо. Родился Паганини в эту ночь, Напоминавший дьявола точь-в-точь. Он скрипку научил по-человечьи С душой беседовать; еще чуть-чуть – Добился б он членораздельной речи, Но струсил… Сам не знаю, в чем тут суть!
"Я кошку высоко хочу воспеть!.."
Я кошку высоко хочу воспеть! У ней в глазах блестят аквамарины. Она – мяукающий бог старинный, В Египте за него карала смерть. Я часто говорю ноге: «Не сметь Ей дать пинка!» Руке: «Ее дубиной Не угости!» У ней ведь голубиный Нехищный нрав, почти воркует ведь! У ней такие ласковые позы, Что описать их невозможно прозой. Калачиком свернется иль мостом Вдруг выгнется как бы над синей речкой… О, как насторожилась! И хвостом Не шевельнет, почуяв мышь за печкой.
"Рукою левой зеркало держал..."
Рукою левой зеркало держал И свой портрет писал рукой он правой. А там, за дверью, подлецов оравой Аукционный наполнялся зал. Не слушал он, как молоток стучал, И, озаренный весь грядущей славой, Холст оживлял он кистью величавой, Автопортрет сто первый он писал. И вот он с выпученными глазами! Живой, он разговаривает с нами. А вот из-под берета смотрит он, Упрямый, гордый, чувствующий силу, И взор мне в душу прямо устремлен, – Его выдерживаю я насилу.
"Художник, как сапожник, в стельку пьян..."