Здесь, под небом чужим

– А если вода в Сиваше поднимется и мы не сможем одолеть его, что в таком разе делать? – спросил у Фрунзе Каретников, присутствовавший на совещании в штабе фронта.

– Будете наводить переправу, – жестко ответил Каретникову Фрунзе.

Погода стояла такая, что не белогвардейцев вышибать из Крыма, а только дома на печи сидеть, кости греть: с моря постоянно налетал студеный, пробивающий до самого хребта ветер, поднимал тяжелую черную воду, скручивал ее в высокие валы и гнал – перед этими валами ни кони, ни люди не могли устоять, небо от грязи делалось черным, от промозглой гнилой воды исходила такая густая вонь, что ею, будто пробками, туго забивало ноздри.

Когда пляшущий пьяный ветер менял направление и начинал дуть с востока, вода в Сиваше поднималась до двух метров и форсирование становилось невозможным: два метра – это два метра, и кони, и люди будут накрыты черной зловонной жижкой с головой. Оставалось надеяться, что с погодой подфартит и ветер не будет дуть с востока. А если ветер подфартит белым?

Неплохо было бы, если б ударил мороз и вода в Сиваше заледенела, а с другой стороны, при какой температуре Сиваш может покрываться льдом? Вода ведь в этом гнилом море соленая, вязкая, леденеть способна, наверное, только при сильном морозе, да и ледяная корка будет резать ноги лошадям…

Первую попытку одолеть Сиваш Повстанческая армия сделала пятого ноября. Ветер дул восточный, злой. Вода стала быстро подниматься, в ней булькали злые черные пузыри… Одолеть Гнилое море не удалось. Пришлось вернуться.

Если бы среди бойцов появился Махно, то Сиваш, может быть, и был преодолен, но Махно не очень удачно был ранен в ногу, опять валялся в постели, чувствовал себя очень слабо, многие его подчиненные лежали в тифу, и сам он должен был перенести тиф – грозная тень болезни буквально витала в воздухе, но человек бывает силен верою в то, что беда обойдет его, так и Махно: он верил, что воспрянет от раны, а уж тиф – это штука попроще ранения, он обязательно обманет болезнь.

Шестого ноября ветер изменил направление, стал дуть с северо-запада, черная сивашская вода пошла рябью, в воздухе, несмотря на холод и ветер, повисла густая вонь – с нею ничто не могло справиться.

Поздним вечером, уже в темноте, – стрелки часов показывали двадцать два ноль-ноль – в черную соленую жижу вошла первая шеренга повстанцев. Шли молча – даже ругани не было слышно, только чавканье, хрип выбиваемого из глоток воздуха, сипенье да простудный кашель.

Вдалеке по черному небу скользили лучи прожекторов, до людей, форсирующих Сиваш, они не доставали.

По ту сторону Сиваша махновцев ожидала Дроздовская дивизия, очень сильная, дравшаяся умело и жестоко; но дроздовцы пока молчали, на их позициях было тихо – похоже, они не ожидали, даже не предполагали, что через Гнилое море на них может пойти противник.

В два часа ночи махновцы одолели Сиваш – грязные, продрогшие до костей, – ступили на землю Литовского полуострова. На земле было теплее, чем в черной отвратительной воде. Застучали первые выстрелы.

В ту же минуту в лобовую атаку на Турецкий вал пошел Блюхер, а Четвертая армия под командованием Лазаревича начала штурмовать Чонгарский полуостров. Наступление проводилось одновременно. Врангель, командовавший Крымом, не имел возможности кому-либо помочь – у него не было столько резервов, и тем не менее он посчитал, что главная опасность исходит от десанта, прорвавшегося через Сиваш, незамедлительно связался с генералом Барбовичем, командиром конного корпуса, и приказал ему немедленно сбросить десант в Сиваш.

– Чтобы духу его в Крыму не было! – резким голосом прокричал в телефонную трубку Врангель. Человеком он был вспыльчивым.

Барбович пробовал что-то сказать в ответ, но Врангель даже не стал его слушать.

– Выполняйте приказ, генерал! Время дорого!

А махновцы тем временем вместе с 15-й и 52-й красными дивизиями вгрызлись в Литовский полуостров и заняли довольно большой кусок земли шириной в семь километров, глубиной в три, вцепились в этот кусок зубами. Не было воды, не было еды. На Сиваше сменился ветер, черная вода вспучилась горбом, поплыла. Дорога назад была отрезана.

Отрезаны этим ветром были и тылы, так что помощи оттуда ждать было нечего – не будет ни горячей еды, ни воды, ни патронов. И раненых отправить будет некуда… Вот жизнь!

Ночью белые подтянули кавалерию и ранним утром начали атаку – врубились в плохо защищенный фланг 15-й дивизии. Дивизия дрогнула, бойцы начали поспешно отступать.

– Этого еще не хватало… – проворчал Каретников, глядя в бинокль на атаку белых. Он послал адъютанта в пулеметный полк, к Кожину, с наказом, чтобы Кожин был готов, а сам повернулся к махновцам, сидевшим на конях: – К бою!

Махновская лава молча, не выхватывая шашек из ножен, понеслась навстречу белой лаве. Следом понеслись тачанки Фомы Кожина.

Загремела, загудела, застонала, затряслась в мелкой дрожи несчастная земля.