Здесь, под небом чужим

Но по глазам его было видно: доволен, что хлопцы наконец-то посрывали с себя рванье и стали походить на людей. Сам батька довольствовался той одеждой, что у него имелась – гардероб свой не пополнял, носил теплую бекешу на бараньем меху и обычную крестьянскую папаху, помятую, уже потерявшую форму. Ни желтых, ни малиновых бархатных штанов у него уже не было, и красных сафьяновых сапог тоже не было – сапоги он носил обычные, солдатские…

А Фрунзе в это время распекал своих командиров, кричал в телефон, не выбирая выражений:

– Раззявы! Махно сидел так плотно в мешке, осталось только прихлопнуть его чем-нибудь тяжелым, и от батьки этого осталось бы мокрое место, а вы его упустили! Кто в этом виноват, а? Кто?

Виноватых, как всегда, не было, и Фрунзе приказам по фронту назначил специальную комиссию для разбора случившегося.

– Тех, кто провинился, – под трибунал! – такую накачку дал он председателю комиссии – члену Реввоенсовета Четвертой армии Грюнштейну. – Приговоры – вплоть до расстрела!

Окружающий народ давно не видел главкомюжа сорвавшимся – обычно сдержанный, волевой, он редко выходил из себя. А тут вышел.

Батьку снова попробовали зажать – на этот раз силами Первой конной армии под командой Буденного, и вновь из этой попытки ничего не получилось. Махно обвел простодушного командарма-один вокруг пальца, как мальчишку.

Поскольку обмундирование у батьки было новое, с иголочки, красноармейское, Махно и решил этим фактом воспользоваться. Нашел красное знамя, нацепил его на древко и строем, под музыку «Интернационала» двинулся на буденновскую бригаду, оказавшуюся у него на пути. Командир бригады кинулся звонить Буденному:

– Семен Михайлович, на нашем участке фронта никаких махновцев нет. Выходит какая-то крупная часть под красным знаменем…

– Раз красное знамя – значит, свои, – резонно решил Буденный. – Вполне возможно, что они и прикончили Махно. – Повысил голос: – Своих – пропустить! Если они голодны – накормить и напоить!

Командир бригады некоторое время слушал, как над позициями гремит «Интернационал», лицо у него было торжественным, вдохновленным, потом он выпрыгнул из окопа и двинулся навстречу ровному, четко отбивающему шаг строю красноармейцев.

Прошло несколько мгновений, и из-за строя вылетела лава – также в красноармейских шинелях и под кумачовым стягом, – с лихим Алексеем Марченко во главе, конники начали вытягивать из ножен шашки…

В следующую секунду командир буденновской бригады был развален пополам – только фонтан крови брызнул во все стороны, да неверящий стон повис над окопами, в которых расположились спешившиеся буденновцы.

Узнав о том, как была разгромлена прославленная бригада – гордость Первой конной армии, Фрунзе долго сидел молча, словно бы впав в некое болезненное онемение, потом приказал соединить его с Буденным.

Старый рубака только ахал и охал, но ничего не мог сказать в свое оправдание.

– Если еще раз такое случится – пойдете под трибунал, – пригрозил Фрунзе Буденному.

Тот крякнул от досады и умолк.

– Черт знает что происходит! – ругался Фрунзе. – Врангеля из Крыма выперли за две недели, даже духа его не осталось, а за этим летучим разбойником гоняемся полтора месяца и никак не можем прихлопнуть. Вот напасть! Призрак, а не человек.

Бывали дни, когда красная конница плотно садилась на хвост махновцам, обкладывала их с флангов, подбиралась к голове, прицеливалась к глотке, стремилась загнать в ловушку, но махновцы у всех на глазах, на полном скаку проваливались в какую-нибудь балку, уходили вниз и растворялись, словно бы их и не было.

Красные командиры недоуменно переглядывались:

– Куда же этот гад подевался? Вот нечистая сила!

Махно был неуловим. Но людей у него становилось все меньше и меньше – красные махновцев в плен не брали, рубили беспощадно, ни одного человека не оставляя в живых. Махновцы платили красным тем же.

Все чаще и чаще батька уклонялся от прямых стычек, обходил стороной крупные населенные пункты, отдыхал, лишь оторвавшись от красных, в каких-нибудь затуманенных логах или рощах, выставив по всему периметру пикеты. Сколько времени будет продолжаться отдых, никто никогда не знал – в любую минуту могли затрещать выстрелы… У Махно гноилась незалеченная нога, грудь батькину разваливал тяжелый хриплый кашель.

– Эх, доля, доля… – вздыхал он.

Первая конная не отпускала махновцев – сидела на хвосте, будто привязанная гиря, никакие уловки не помогали отвязаться, – а Махно так хотелось рвануть вперед и раствориться в пространстве, в воздухе, нырнуть под землю, затаиться там… Не давала покоя и бригада Максима Примакова, теребила его каждый день. И 14-я дивизия Александра Пархоменко. И Буденный, и Примаков, и Пархоменко были опытными бойцами и очень толковыми командирами.

Батька решил по льду форсировать Днепр и уйти на правую его сторону, менее примятую войной, менее исстрадавшуюся.

Переправа заняла целый день двадцать второго декабря.

Очутившись на Правобережье, первый налет Махно совершил на тихий малоприметный городок Новоукраинку.