Здесь, под небом чужим

– Я это знаю, – спокойным, чуть подрагивающим голосом отозвался Пархоменко. Держался он с завидным хладнокровием. – Но ты ведь, Нестор Иванович, от моих ребят тоже не уйдешь.

Махно насупился, челюсти поспешно задвигались из стороны в сторону. Он воскликнул неожиданно нервно:

– Как знать, как знать! У меня это еще вилами на воде пишут, а у тебя уже все – твои вилы утонули.

– Не уйдешь, – спокойно и многозначительно пообещал Пархоменко.

В полевой сумке Пархоменко нашли письмо, присланное ему старшим братом-анархистом, которого Махно знал лично. В глазах батьки мелькнул неподдельный интерес. Он протянул руку:

– Ну-ка, ну-ка, дайте-ка мне это занимательное письмецо!

– Ничего занимательного в нем нет, батька, – сказал Лева Задов.

– А это, друг мой, мне решать, а не тебе, занимательное, письмо или нет… – нравоучительным тоном произнес Махно, прочитал письмо и отшвырнул его в сторону. – Ты прав, Лева, ничего особенного. Хотя в прошлом старший Пархоменко был великим анархистом. Перед ним шляпу снимал даже Кропоткин.

Стрельба за окнами усилилась. В горницу вновь заглянул Белаш.

– Надо уходить! – обеспокоенно проговорил он, но Махно в его сторону даже не повернулся, будто и не слышал начальника штаба.

– Где сейчас находится твой старший брат? – с нажимом спросил он у Пархоменко.

– Не знаю, – произнес тот спокойно и потрогал кончиками пальцев взбухший на виске шов.

– А я знаю, – неожиданно заявил Махно. – На Тамбовщине он сейчас находится. Бьет там краснюков. То есть – вас. – Батька приподнял лист бумаги, лежащий перед ним. – Вот так-то, Александр Яковлевич, – в тоне его послышались издевательские нотки.

Голос его потонул в дружном винтовочном залпе, грохнувшем под самыми окнами. Махно бросил бумагу на стол и поднялся.

– Пора, – произнес он.

– А с арестованными что будем делать? – спросил Лева Задов.

– Как что? В расход.

– У вас вроде бы такая душевная беседа была…

– Беседа беседой, а дело делом. Дело трепотни не любит.

Легендарный Пархоменко был расстрелян, как обычный пленный. Без суда и следствия. Даже то, что батька знал его старшего брата, не спасло комдива.

Хоронили Пархоменко с помпой – сказать прощальное слово над гробом и поклониться покойному приехал даже Клим Ворошилов. Присутствовал на похоронах и Семен Буденный. Ворошилов, словно бы изображая из себя некого дворянина, доставал из кармана надушенный «о де колоном» платок и часто подносил его к безмятежному, далекому от похоронных забот лицу, Буденный же был мрачен, длинные пушистые усы у него печально подрагивали, словно бы кто-то обидел отважного командарма, глаза влажно блестели.

Речь Ворошилов толкнул громкую, пообещал отомстить за смерть Пархоменко – и раз и навсегда покончить с бандитизмом.

– Пока мы не поставим точку на разных Махно и прочих прихлебателях, пришедших к нам из темного прошлого, порядка в Стране Советов не будет, – сказал он. – А мы этот порядок должны навести!

Всякое «наведение порядка» означало кровь, кровь и еще раз кровь. Вообще, слишком много крови было пролито в России – целые реки. Конца-края не было видно этим страшным потокам…

Над головами людей, хоронивших комдива Пархоменко, с затравленным хрипом носился ветер, часто менял направление, дул то в одну сторону, то в другую, скручивал из мелкого снега сатанинские хвосты, поднимал их в воздух, перемещал по пространству, ухал недобро и швырял жесткую, как песок порошу людям в глаза. Ворошилов привычно опускал руку в карман шинели, доставал оттуда надушенный платок, вытирался им, затем, втягивая ноздрями в себя острый дух «о де колона», произносил капризно:

– Что за погода… Противно жить даже!

– Самая погода для смерти, – недобро косясь на него, отвечал Буденный. – В такую погоду люди сатанеют и рубятся так, что земля дрожит. Ничто не может их остановить.

Иногда вместе со снегом ветер выдирал из-под кустов черные мерзлые комья земли, подкидывал их, швырял в людей, норовил попасть прямо в глаза, люди ежились, загнанно поглядывали вверх, в небеса и думали о том, сколько же еще друзей, родных людей они положат в могилы, прежде чем закончится эта страшная война.

Стоявший рядом с Буденным маленький кривоногий командир кавалерийской бригады достал из кармана смятую папиросную бумагу, оторвал от нее прямоугольник для самокрутки. Буденный вгляделся в бумагу – штабная ведь.

Бумага действительно была штабная – приказ Фрунзе от пятого декабря 1920 года, разосланный по всем красноармейским подразделениям:

«Южному фронту поставлена задача в кратчайший срок окончательно ликвидировать махновщину, дабы можно было приступить к советскому строительству и проведению продовольственной кампании.

Я решил концентрическим наступлением с северо-запада, с севера и востока прижать остатки махновских отрядов к Азовскому морю и беспощадно уничтожить».

Ничего из этой затеи Михаила Васильевича не получилось – Махно не только не удалось прижать к Азовскому морю, батьку даже не увидели – он оказался неуловим. Более того, до сих пор здорово кусается. Последняя потеря – группа крупных командиров, угодившая в плен вместе с Пархоменко.