Здесь, под небом чужим

Пархоменко был опытным комдивом, носил на груди два ордена Красного Знамени. Ордена эти пользовались особым почетом у красноармейцев, давались лишь таким бесстрашным рубакам, как Пархоменко; покойный комдив умел разваливать белогвардейцев саблей пополам, от макушки до копчика, именно он уничтожил знаменитого анархиста-боевика Максюту, выиграл несколько крупных сражений и на тебе – споткнулся на каком-то мухоморе…

Буденный невольно вздохнул: ему было жаль Пархоменко – так легко тот дал обыграть себя… В результате потерял собственную жизнь.

Комбриг скрутил себе цигарку, сунул ее в рот, но раскуривать не стал – посчитал это неудобным.

Впоследствии Буденный написал:

«Месяц мы гонялись за Махно, а существенных результатов не достигли. Состояние крайней раздраженности охватывало меня. В течение десяти дней войска фронта разгромили многотысячную регулярную армию Врангеля, а здесь те же часто не могут справиться с какой-то бандитской шайкой. Нам было стыдно смотреть друг на друга, с трудом подходил я к аппарату, когда вызывал командующий.

Казалось, вот-вот Махно удастся поймать, но вместо победного рапорта поступали новые неприятные донесения»…

Вскоре после гибели Пархоменко Махно был окружен. Произошло это недалеко от Бузовки – села, где жители умели хорошо петь песни, голосистые бузовские молодки на всю округу славились не только «соловьиными концертами», но и тем, что, выходя замуж, умели брать верх в семье и потом гоняли своих мужей сковородками по всей деревне…

Фрунзе рекомендовал своим войскам устраивать повстанцам ловушки, заманивать в них махновцев, завязывать крепко-накрепко горловину мешков и попавшихся уничтожать. Несколько таких ловушек было устроено на реке Горный Тикич, в том числе и в окрестностях Бузовки.

Едва начался бой, как пошел снег – крупный, тяжелый, в этих краях очень часто выпадал грузный влажный снег, – он все скрыл в своей мятущейся круговерти, все замаскировал – ощущалось в нем лишь какое-то шевеление, и все. Бой заглох сам по себе, только по мосту, проложенному через реку, продолжали бить пулеметы, они пристрелялись, когда еще не было снега, а воздух сиял прозрачностью, был похож на хрусталь, пах яблоками – свежий зимний воздух в Бузовке всегда пах яблоками, чистотой домов и голосистыми молодухами, которые умеют нафабриться и начепуриться, как никто, а головы себе моют настоями диких душистых трав… Пулеметы теперь не умолкали ни на одну минуту.

В круговерти снега на ту сторону Горного Тикича попытались прорваться несколько махновцев, но попали под слепой пулеметный огонь и пройти не смогли.

Пулеметы продолжали бить.

Махно сидел в бричке и невольно морщился:

– У красных что, счета на патроны нету?

Рядом с ним, нахохлившись, будто две большие черные птицы, очень молчаливые, горестные, сидели Галина Андреевна и Феня Гаенко.

Следующая попытка прорваться через мост, такая же слепая – в густом снегу по-прежнему ничего не было видно, – также оказалась безуспешной: пулеметы вновь искрошили людей.

Снег прекратил идти так же внезапно, как и начался – только что валил густой, плотный, похожий на горный обвал, – недаром речка здешняя называлась Горным Тикичем, – и вдруг словно бы что-то обрезало: снег перестал идти.

Он покрыл все пространство – пушистый, нежный, белый, мягкий снег – улегся саваном на земле, кустах, деревьях, домиках, застывших невдалеке, на телах людей, лежавших на мосту в беспорядке.

Небо приподнялось, сделалось синим, неряшливые снеговые облака поспешно убрались в сторону, и солнце не замедлило пробежаться по земле.

Видно сделалось на добрые пять километров, в том числе стали видны и пулеметные точки красных.

Махно сидел неподвижно, вглядывался в засыпанные снегом бугорки, образовавшиеся на мосту – один из них принадлежал Грише Василевскому, адъютанту батьки… Батька привязался к нему, привык, этот парень с черными печальными глазами оказался неплохим помощником, более того – возглавил так называемую комиссию по расследованию антимахновских дел (батька создал и такую), – и теперь вот Гриши не стало.

– Что будем делать? – над Махно навис Лева Задов, вывел его из оцепенения. – Они ведь из всех наших сделают форшмак.

– Не сделают, – глухо проговорил Махно. – Позови-ка мне кого-нибудь из артиллеристов.

Пришел молчаливый, красноглазый, сутулый, как старик, Данилов.

– Пулеметные гнезда видишь? – спросил у него Махно.

Артиллерист вскинул к глазам бинокль:

– Вижу.

– Пока эти точки будут действовать – нам через мост не пройти. Уничтожить пулеметы – главная твоя задача. Понял?

– Понял, – сказал артиллерист и засунул бинокль в кожаный чехол – боялся повредить дорогую оптику.

– Действуй! – приказал Махно. – Снарядов не жалей.

– Есть снарядов не жалеть! – В голосе Данилова послышались веселые нотки, – усталый, сонный, артиллерист словно бы обрел жизнь.

Батька проводил его глазами, попросил Задова:

– Попроси-ка мне Алексея Марченко.

Через две минуты Марченко стоял перед Махно.

– Как только артиллерия закончит свою работу – давай со своими хлопцами на прорыв. Через мост.

– Есть! – по-военному коротко ответил Марченко.