Здесь, под небом чужим

Для захвата города батька использовал проверенную тактику – велел развернуть над походной колонной красное знамя. Форма на его подопечных красовалась прежняя, красноармейская, так что никто в городке, где стоял хорошо вооруженный, испытанный в боях полк, даже не усомнился в том, что пришли не красноармейцы – все считали, что пришла одна из буденновских частей.

Василий Куриленко стянул с головы папаху, заменил ее островерхим суконным шлемом с пришитой к нему красной звездой и нанес визит к городскому военкому.

Назвался командиром полка. Откинув бурку, показал орден Красного Знамени, привинченный к шинели. Фамилию выдумывать не стал – назвал свою.

Орден произвел впечатление. Военком, привстав на стуле, также назвался.

– Преследуем махновцев, переправившихся на этот берег Днепра, – сказал ему Куриленко. – Нам нужен корм для коней и тачанки взамен сломавшихся.

– Корм я вам найду, есть у меня запас, – военком засветился довольной улыбкой, – с тачанками хуже… Но и тут помогу.

– Нам много не надо. Сотню, полторы.

– Максимум, что я смогу обеспечить вам – пятьдесят.

– Ну хотя бы пятьдесят, – сдался, не стал настаивать Куриленко.

Через полчаса махновцы окружили казарму красноармейского полка и открыли пулеметный огонь по окнам.

Через несколько минут полк сдался. Командира и комиссара полка расстреляли перед строем – сделали это показательно, – потом расстреляли несколько членов партии.

Тех, кто захотел вступить в ряды махновцев, приняли, остальных отпустили. Федор Щусь, постаревший, с седыми прядями в висках, обычно молчаливый, – на этот раз взвился:

– Нас они не жалеют, ставят к стенке сотнями, мы же их милуем! За какие, спрашивается, такие заслуги? Более того – расстреливают не только нас – стали расстреливать тех, кто нам сочувствует… Я бы, батька, весь плененный полк пустил под пулеметы.

Губы у Махно задергались, он отрицательно затряс головой:

– Нет, нет и еще раз нет! Все равно всех нас не перестреляют, мы же уподобляться палачам не будем.

– Тьфу! – отплюнулся Щусь.

– Тех, кто не идет с нами, остается в городе, раздеть до гимнастерок, – приказал Махно. – Без теплой одежды они не вояки. А пока их оденут, пока достанут шинели с шапками, мы уже будем о-го-го где. Телеграфные и телефонные аппараты, имеющиеся в Новоукраинке, разбить. – Лицо у Махно дернулось: жалко было крушить дорогую технику, но делать было нечего – собственная жизнь дороже. – Все до единого!

Важно было, чтобы никто из городка не мог позвонить, не мог отбить телеграмму с сообщением о том, куда ушел Махно со своим войском.

Когда тут появятся красные, батька будет уже далеко.

Первой в Новоукраинку с гиканьем и песнями ворвалась дивизия Пархоменко. Полурастерзанный, с всклокоченными волосами военком подковылял к нему на согнутых ногах:

– Товарищ Пархоменко!

С комдивом он был знаком лично – тот полгода назад выступал у них на курсах краскомов с докладом.

Пархоменко приподнялся в седле:

– Ну!

– Махновцы ушли отсюда два часа назад.

– Куда направились?

– В сторону Песчаного Брода.

– Далеко не уйдут…

Дивизия Пархоменко, не останавливаясь, миновала городок и исчезла в заснеженной степи. От Новоукраинки до Песчаного Брода было всего девятнадцать километров.

– Никуда от нас таракан этот, Махно, не денется, – несколько раз повторил Пархоменко, сидя в седле, будто памятник. Мощное тело его источало силу.

Когда до Песчаного Брода оставалось пять километров, Пархоменко выслал вперед разведку. В степи, на открытом пространстве, мело, снег свивался в тугие жесткие кудри, взметывался вверх, заползал коням в разгоряченные ноздри, замерзал там.

– Коней берегите! – передал по колонне Пархоменко. – Как бы у них в ноздрях не образовались ледяные пробки – смотрите за этим внимательно. Иначе погубим коней!

Через сорок минут вернулись разведчики.

– Махно в селе, – доложили они, – расположился на отдых.

– Это хорошо! – взбодрился Пархоменко, приподнялся в седле, словно бы хотел окинуть взглядом свою длинную, опоясавшую степь серой лентой колонну, – всю колонну окинуть взглядом было невозможно, слишком далеко она растянулась, – и Пархоменко дал команду рассыпаться в лаву. – Мы живо этому таракану свернем голову.

Возможность утереть нос прославленному Буденному и не менее прославленному Примакову грела душу комдива – он покажет этим воякам, где раки зимуют… Вот разговоров-то будет, когда он приведет Махно, будто вошь на аркане, в штаб фронта.

Лава двинулась на Песчаный Брод.

Небо потемнело, сделалось горестным, опустилось низко, слилось с землей. Лава, с хрустом разгребая снег, шла на село.

Махно в это время сидел в хате священника. Галина Кузьменко перевязывала ему ногу. Она все эти месяцы находилась рядом с мужем, не слезала с тачанки. Махно тихонько постанывал – из ноги шла кровь, было больно.

– Отлежаться бы тебе где-нибудь в глухом месте, – глухо ворчала Галина, – поваляться недельки две, и ты быстро придешь в себя… Но нет, не дают супостаты отлежаться…