Здравствуй, Шура!

Получил твое седьмое письмо и убедился, что ты стала реже мне писать. Пишешь, что скучно, но кто скучает, у того много свободного времени, а раз так, то можно найти время и написать мне. Ну да ладно, может быть, просто не хочется писать. Мне тоже, когда иду по улице, то так много в голове планов, о чем написать, а как приду домой, то или темно, или просто неохота писать. В письме ты задаешь много вопросов, на которые я уже не раз отвечал. Но ты моих писем, видно, не получила. Ну что ж, могу повториться. Из Щорса на меня нападают, почему не приеду к ним? Но из-за работы не могу, почти все выходные работаю. А чтобы туда съездить, нужно не менее двух дней, рабочий поезд идет не спеша, но в марте побываю. О встрече: обрадовались очень, мать пустила слезу, распили пол-литра самогону, закусили супом и еще чем-то. Мать почти не изменилась и бегает, как прежде. Анька немного похудела. Мать очень хочет увидеть всех вас. Видел Олю Пузач, она работает в конторе молочарки (прим. – имеется в виду ферма), немного похудела. Обещал зайти к ней на квартиру, но не зашел, потому что вагон наш отправили в тот же день. Авраменко не встретил. Раз постучал, но к калитке никто не вышел…».

Далее я повторяю о выданных мне ботинках и одежде. Погода сиротская. Ноги тогда болят, когда поработаю физически. Пишу о привезенных дровах, о плате за квартиру, о купленной картошке по 50 рублей за пуд.

«…Квартирантка варит суп и вместе едим. Масло пока тянется то, что ты мне дала. Ты, Шура, читаешь и думаешь, вот сукин сын, нашел телефонистку и живет себе, а про семью забыл. Нет, Шура, я все время только и жду того счастливого времени, когда мы опять заживем вместе. Визы пока не дают, и насчет способа переезда вас сюда я ничего не узнаю. Но, кажется, придется ехать пассажирами, а вещей на 50 кг посылать багажом по билету. Хотя я просил, но ты ничего не пишешь о своем решении переезжать и как? Ну а телефонистка, с которой я живу, ни в какой степени не может быть соперницей тебе. Она лилипутка и на два года старше меня. Одним словом – старая дева, совсем неинтересная. Так что в этом отношении не думай ничего плохого. Но как человек она неплохая женщина, и мне гораздо удобнее, что она живет со мной в моей квартире. В комнатах всегда чисто, истоплено и супы она мне варит на ужин. Наша старая квартира будет разбираться, тот дом не пригоден для жилья. Моя квартира на Сортировочной улице, где жил Скоробогатов. Ивана квартира тоже сгорела, как и все, что там было. Постепенно жизнь в Гомеле налаживается. Все учреждения теперь на Полесской и Рогачевской улицах. В центре никто не живет, только Госбанк остался, остальное все разрушено. На Сортировке до вокзала путей нет, на месте путей – дорога для лошадей. Недавно на заводе установили гудок. Дом Коммуны на Комсомольской цел, все остальное разрушено. Зима не холодная, но дрова нужны, а их достать трудно. Кое-как устраиваюсь. В столовой обеды неважные, с одного обеда не проживешь. Из хозяйства у меня есть: кровать железная, тумбочка, стул ломаный, сковорода, топор, миска. Котелок уже потек, а телефонистка варит в своем. Хлеба получаю 700 граммов, но с первого марта, кажется, дадут всем по 500 граммов и мне тоже. Как дети? Как Вера учится? Балуются ли хлопцы? Какое у вас хозяйство? Как проходит твой рабочий день? С Верой не ругаетесь? Как она с Василем живет? Пиши обо всем. Удивляюсь, почему ты моих писем не получаешь. Пишешь – получила 17-ое, а я пишу 35-ое. Не знаю, как посажу картошку, заявление на землю подал, наверное, придется садить без вас. При доме ни сарая, ни погреба нет. Может, летом сделают. Вчера выпил 250 граммов водки – дали по талону за 37 рублей. Это первый раз за все время. Пишешь, что похудела. Поправляйся, не убивайся напрасно, все равно этим не воскресишь наших безвременно ушедших из жизни дорогих людей. И Вере большой тоже так посоветуй. Сколько вы не горюйте, от этого пострадаете вы сами – подорвете свои силы, а ведь дети растут у обоих. Помните, что у вас дети. Шура, прошу тебя, пиши чаще, а то без твоих писем невесело. Вот беда – никак не выведу вшей. Сколько их не бью, все водятся. И в баню хожу – не помогает. Говорят, что от досады они ведутся, наверное, правда. Пока. Целую всех вас. Пишите».

02.03.1944

Вновь пишу жене Шуре:

«Здравствуйте, мои дорогие!

Сегодня у нас тает, бегут ручейки, в общем – весна. Ходил в баню. Пришлось шлепать по воде, но ноги сухие, потому что ботинки новые. Вчера ходил на Советскую площадь смотреть на публичную казнь: повесили двух немцев и двух русских – изменников Родины. От вас давно нет писем, не знаю, почему. Забыли меня, как видно. Даже Верочка-дочка и та не хочет писать. Я жив, здоров. Ноги побаливают немного. С первого марта дали всем по 500 граммов хлеба. Никак не съезжу в Сновск проведать своих. Много работы, нет времени. Недавно получил письмо от Лукашевичей, они уже знают о смерти мамы. Почему, Шура, не высылаешь мне книги? Они мне очень нужны теперь. Целую вас всех, пишите».