Земледельцы

Изболелось сердце, исстрадалось, пока в июне 1942-го не пришел долгожданный вызов на Родину. Теперь крылья самолета — его собственные крылья. Здравствуй, Москва — баррикадная, затемненная! Назначение получено, можно только мечтать о таком назначении. Оно предельно лаконично: организовать отряд специального назначения, десантироваться в районе Барановичей, цель отряда — разведка.

Это надо же — под Барановичи! Туда, где прошла его партизанская молодость. Да ведь там еще помнят, должны помнить Муху-Михальского! Воистину жизнь остросюжетна!

Бойцов будущего отряда Орловский подбирал сам. Комиссаром пойдет Григорий Ивашкевич — человек надежный, в подобных делах проверенный. Радистом — москвич Алексей Блинов. Жаль, что не из местных, но радист — дело особое. И Хусто Лопес вдруг объявился в Москве, пришел к Орловскому. Да, да, Хусто Лопес, амиго Хусто Лопес! Какими судьбами, Хусто? Что? И тебя в отряд? Но пасаран, Хусто! В Белоруссии холодно, очень холодно. Да, овечий полушубок хорошо греет партизана, но все же подумай, амиго Хусто. Ты только что вырвался из-франкистского ада, тебя чуть не расстреляли, твое тело еще хранит следы побоев. О, я знаю, как ты ненавидишь фашизм! Знаю, как ты владеешь автоматом. И все-таки подумай, Хусто…

Прыжки с парашютом. Ночные, на лес. Орловский от прыжков отставлен врачами. Все-таки 47 лет, имеет ранения… Пошел по инстанциям. Добился: разрешили…

И вот рев «Дугласа» — партизанского самолета. Над линией фронта самолет обстреляли, он даже попал на момент в прожекторное перекрестье. Еще полтора часа лета в кромешной тьме. И красная лампочка над кабиной пилота: «Приготовиться»…

Первым ступил в свистящую тьму комиссар Григорий Ивашкевич. За ним радист Блинов, затем Хусто Лопес. Последним прыгнул Кирилл Орловский.

Первая радиограмма, принятая Центром 26 октября 1942 года от «Романа» (Орловского) — командира специального партизанского отряда «Соколы»: «Благополучно приземлились в заданном районе — в 20 километрах восточнее Выгоновского озера. Приступаем к работе. Рома н».

Не одинок в Белоруссии отряд Орловского. «Компания» подобралась опять же старая, испытанная. Где-то километрах в трехстах от «Соколов» южнее действовал отряд Ваупшасова (Градова) «Местные», на столько же примерно севернее командовал отрядом «Храбрецы» Рабцевич (Игорь).

Конечно, в то время Орловский еще не знал настоящих фамилий партизанских командиров. Не знал, что это его старые партизанские соратники. В тех же Машуковских лесах, например, он долго искал связи с отрядом Комарова. И вот в партизанскую землянку Орловского вошел огромный, закутанный по глаза в башлык мужчина. Развернулся — да это же Василий Корж! Вот тебе и Комаров!..

«Соколы» и сам Орловский завидовали отряду Коржа. Это был боевой диверсионный отряд. «Соколы» же — отряд разведывательный. Орловскому надлежало создать конспиративную сеть во всех окрестных селах, насадить своих людей в Барановичах, Пинске, Бресте… Не рисковать понапрасну. Не увлекаться взрывами и диверсиями. Лично Орловскому как офицеру госбезопасности было также вменено в обязанность бороться с проникновением лазутчиков в партизанские отряды.

Но попробуй удержи партизана от диверсий. Только высокой дисциплиной удавалось Орловскому сдерживать своих людей. А сеть создавалась медленно, и Орловский нервничал.

Пришел в отряд Петр Савостюк из деревни Кулени, бывший боец отряда Мухи-Михальското.

— Здравствуй, командир. Принимай снова в отряд.

Как объяснишь старому солдату, что он нужнее отряду там, в Куленях?

Пришел Александр Федорович, племянник Никиты Федоровича, тоже бывшего бойца Мухи-Михальского. Принес пулемет, винтовку, гранаты… И тоже был отослан назад — сидеть, ждать особых распоряжений.

Постепенно дело налаживалось. Уже во многих селах имел Орловский своих людей, все шире раздвигал рамки действий отряда. Разведники Орловского прочно оседлали железные и шоссейные дороги, имели агентуру на железнодорожных станциях. Летели в Центр радиограммы…

И снова удивлял Орловский личной храбростью. Например, когда среди бела дня нагрянул «в гости» к сельскому старосте Татариновичу, дом которого стоял обочь села Своятичи, где был расквартирован сильный фашистский гарнизон. Не староста Татаринович, верный фашистский холуй, интересовал Орловского. У Титариновича в тот день бражничал начальник полицейского участка Николай Шетырко — человек странный, изломанный, незаурядный. Вот ведь вроде бы и служит фашистам, а идет пьяный по деревне — ругает их на чем свет стоит. Утром проспится — и снова служит, и лютует, лютует, но в этой лютости что-то от самовзбадривания, от попытки заглушить совесть, забыться…

Втроем пошли на дело: Орловский, Ивашкевич и Хусто Лопес. Вот именно — взяли и пошли. В этой неслыханной дерзости и заключался весь расчет. То есть открыто, среди бела дня вошли в хутор, только что не постучались в дом Татариновича, а распахнули дверь рывком, вбежали, направив на собутыльников оружие.

— Ну? — сказал Татаринович.

Но на него не обратили внимания. Орловский уперся своим тяжелым, немигающим взглядом в Шетырко: