Земледельцы

Просто, логично, мудро. А по тем временам — очень дерзко. Еще бы, ликвидировать основную единицу учета — трудодень! Тут нужна была смелость не только хозяйственная.

Впрочем, что касается этой другой смелости, необходимой каждому председателю, то здесь Орловский проявлял типично председательскую ловкость и даже хитрость, прикидываясь, когда надо, то непонимающим, то искренне заблуждающимся.

Так, когда его «поправляли» за 500 гектаров льна, Орловский предложил, если говорить откровенно, нечто вроде отступного: дать два мясных плана. Но и доказывать Орловский умел. Вот как в райисполкоме он обосновывал целесообразность открытой им в «Рассвете» колхозной столовой — делу новому и тогда в белорусских колхозах невиданному:

— Не надо закрывать, товарищи, глаза на то, что наконец-то в колхозах появляется свой рабочий класс. Это шоферы, механизаторы, строители. А как же рабочему классу без столовой?

А потом Орловский снова удивил округу — построил колхозный санаторий. Построил на том самом месте, где раньше стояло имение барона фон Гойера, сожженное в революцию. Тут же в открытую Орловского стали называть чудаком и прожектером. Санаторий — это уже не столовая, это уже слишком. Кто в Мышковичах когда отдыхал в санатории? Кто из мышковичских крестьян хоть месяц своей жизни провел в праздном ничегонеделании?

Первых отдыхающих еле-еле уговорили отдыхать. Но после того, как сам Орловский провел в санатории свой первый отпуск, а затем и второй, отношение к санаторию переменилось. Особенно охотно проводили там отпуск люди пожилого возраста. Да и то сказать — при санатории отличный сад, цветник. Отдыхаешь — и вроде бы дело делаешь: яблони окапываешь, цветы поливаешь…

Орловский как председатель в известной степени максималист. Его мысль, его мечта зачастую перегоняли возможности хозяйства. Очень быстро окреп при Орловском «Рассвет», но, по его наметкам, это должно было произойти еще скорее. Урожаи в 30 центнеров пшеницы с гектара, например, он планировал получить уже к 1955 году. А тот самый коровий дворец — разве это не от мечты, не от максимализма? Да и колхозный санаторий, если разобраться, тоже. А еще бесплатное питание в детском саду, бесплатные завтраки в школе… Мечта о непременном скором коммунизме жгла сердце Орловского. Ведь за нее, за эту мечту, он дрался на фронтах, не жалея живота. Она поддерживала его силы в годину самых лютых испытаний. И стоит ли упрекать таких людей за их чистые, от всего сердца, хоть и не всегда соразмерные со временем мечты? Не эти ли люди страдали больше всех, видя отдаленность их осуществления? Не они ли больнее всех переживали неудачи?

Это объясняет, в частности, одну странность Орловского: он часто раздражался, когда при нем хвалили «Рассвет». Да, да, «Рассвет», его любимое детище. Вскакивал, бывало, даже на совещаниях, кричал с места:

— Что вы нас все нахваливаете? Да плохо мы работаем, из рук вон плохо!

Горяч был — это точно. В гневе выцветали его голубые белорусские глаза, струили какой-то сабельный холод, гипнотизировали. Друг Орловского, белорусский писатель Валентин Пономарев — кстати, посвятивший Орловскому немало ярких страниц — рассказывал о случае, относящемся к пребыванию Орловского за границей, в туристской поездке. Проходя мимо кабачка, Орловский услышал пение. Западные немцы из какого-то землячества пели фашистскую «Германия, Германия превыше всего». Удержать Орловского не успели. — Он рванул дверь и остановился на пороге и белыми от гнева, гипнотизирующими, холодными, стальными главами обвел «певцов». Страшен, рассказывает Пономарев, нечеловечески страшен был этот взгляд. И смолкла песня, и в страхе подались от этого безрукого человека «певцы»…

На колхозников никогда не кричал. Не мот переступить через глубинное, крестьянское, нравственное. Бригадиров, бывало, «пушил». Перед начальством никаким не заискивал. Впрочем, и далек был от той председательской философии, по которой, дескать, мы здесь в колхозе хлеб сеем, а там за нами надзирают…

«Рассвет», повторяем, сразу, быстро и намного обогнал соседние хозяйства по всем показателям. Этому обстоятельству немало удивлялись. В самом деле: земли одни и те же, люди одни и те же. То есть люди и там, и там хорошие, земли же — хуже некуда. И вот поди ты!

Люди в соседних колхозах говорили открыто: «Хотим под Орловского». Само имя Орловского в колхозных делах быстро стало этаким знаком качества. «Хотим под Орловского» — значит, хотим в Мышковичи. И вот уже одна семья «поменяла подданство», другая…

— Нехорошо, — рассуждал Орловский. — Нехорошо, что люди покидают родные места.