Землепроходцы

Между тем казаки разыскали тот самый бочонок с вином, который Анцыферов с Мартианом потеряли в темноте, и прикатили его на площадь перед приказчичь­ей избой. Все они по очереди старались вышибить из него пробку.

— Изыди, треклятая, аки младенец из чрева мате­ри, либо провались вовнутрь, демонова затычка! — прогудел Мартиан.

Над всеми возвышался на целую голову Данила Анцыферов, казак матерый, каких земля не часто ро­дит, горбоносый, с ястребиными очами и могучей бо­родищей, которая распласталась от плеча до плеча по всей его обширной груди, — казаки иногда шути­ли, что его бороды хватило бы на три пары валяных сапог.

Заметив Козыревского с топором, Мартиан гаркнул:

— Гляньте, угоднички! Господь услышал наши муки, послал нам святое орудие для сокрушения затычки дья­вольской.

Затычка была вышиблена, и, учуяв винный дух, сра­зу прянувший из бочонка, Мартиан возвел очи горе:

— Она! Благодать господня! Налетай, кто в бога верует!

Воспользовавшись суетой вокруг бочонка, Козырев­ский с Завиной незамеченными выскользнули из толпы, не забыв прихватить свой топор.

Козыревский так и не вспомнил, что собирался по­говорить об утренних подозрениях Завины с Ярыгиным. Всю его зародившуюся было тревогу, казалось, унесло вместе с тучей сажи.

Работу они закончили даже раньше, чем рассчиты­вал Иван. Когда служанка пришла звать их завтра­кать, бат уже был готов.

После завтрака они решили попробовать лодку на воде.

Глава четвёртая. Прощание.

Острог располагался на северном берегу реки Боль­шой, верстах в тридцати от устья. Крепость стояла на отвесном мысу и со стороны реки была недоступна не­приятелю. Палисад из заостренных поверху бревен за­щищал ее со стороны тундры.

Всего в остроге не насчитывалось и десятка строе­ний. Лишь несколько казаков, подобно Козыревскому, срубили себе избы и решились добровольно осесть на Большой реке. Большинство же постоянно жили в Верхнекамчатском остроге и ожидали подмены. Там, в Верхнекамчатске, лето было намного теплее здешне­го, а зима суше, и казаки неохотно отправлялись на годичную службу в Большерецк, где даже и леса-то, годного на постройки, поблизости не было.

Толкая бат шестом вверх по течению реки, Козырев­ский думает о том, как он удачно купил недостроенную избу у казака, который не вынес сырости западного по­бережья и переселился в Верхнекамчатск. Козыревско­му пришлось сплавлять лес только на стропила да при­стройки.

Завина сидит на носу бата и блаженствует. Вон как порозовели у нее щеки от речной свежести, как блестят глаза! На Завине легкая летняя дейша с капюшоном, опушенная мехом морского бобра, и мягкие кожаные штаны, заправленные в красные сапожки, сшитые чул­ком из лахтачьей шкуры. Она не любит юбок, в кото­рых ноги путаются во время ходьбы, и предпочитает по обычаю камчадальских женщин носить штаны, не стесняющие движений. На шее у нее ожерелье из крас­ных утиных клювов. Выходя из дому, она всегда наде­вает его. Утиные клювы, по убеждениям камчадалов, приносят счастье.

Козыревский, войдя в азарт движения, все сильнее толкается шестом о дно протоки, и бат, выдолбленный из ствола тополя, легко разрезая встречную воду, не­сется вперед, узкий, как игла. Благодаря нашитым на борта доскам лодка устойчива на воде. Козыревский специально нашил эти доски: Завина, как и все камча­далы, не умеет плавать.

Поднявшись вверх по реке версты на четыре от острога, Козыревский разворачивает бат и садится на его дно, вытянув ноги. Теперь они плывут вниз по тече­нию. За все время его пребывания на Камчатке ему, ка­жется, никогда еще не было так хорошо. Завина жму­рит глаза от солнца и улыбается. Словно преисподняя, лежит перед ними окружающий мир, седой и черный от сажи и пепла. Черны деревья и кусты, черны берега. Однако не злые духи обитают здесь. Миром этим пра­вит молоденькая светлолицая женщина с большим весе­лым ртом и хрупкой фигурой подростка. Подумав так о Завине, Козыревский смеется, и смех Завины перекли­кается с его смехом. Они хохочут как сумасшедшие.

— Выйдем на берег! — предлагает Завина, и Козы­ревский причаливает к песчаной косе.

Взявшись за руки, они пробираются сквозь кусты и не спеша выходят на речной косогор, с которого им от­крывается широкая каменистая тундра, огороженная грядами сопок и пересеченная заросшим ивняком и тальниками ручьем.

Смех замирает у них на губах. Вдали, прижимаясь к гряде сопок, движется в сторону верховий Большой реки длинная цепочка людей. Судя по копьям, которые имеются у всех, это камчадальские воины. Почему они идут словно крадучись, почему обходят казачий острог далеко стороной?

Припав к земле, Козыревский с Завиной долго на­блюдают их шествие, в котором чувствуется что-то грозное.

— Ты побудь здесь, а я пройду кустами вдоль ру­чья поближе к ним, — внезапно принимает решение Иван. — Погляжу, что за воины, чьи они, Карымчины или Кушугины.