Землепроходцы

— Ба! Иван! Что копался так долго? Иль не мог дверь в собственном доме найти? Так вылезал бы в окно!

— Он, поди, обцеловал там все половички, прощаю­чись с домишком своим!

— И бревнышки тоже!

— И окошечки!

— А в подпол ты, Иван, не успел, случаем, загля­нуть? Гляди, братцы! Краснеет! Стало быть, и в подпол успел заглянуть, стервец!

Казаки захохотали, увидев, что Иван совсем сму­тился. В ответ Козыревский весело заорал:

— Вы, чучелы! Был ли хмель в той бочке? Иль то сороке приснилось?

— То есть как это не было хмелю? — притворно обиделся Анцыферов, ловя приманку. — Братцы, был хмель?

— Был хмель! — дружно гаркнули казаки.

— Может, и был, да росточком не больше лягушон­ка! — подлил масла в огонь Козыревский.

— С лягушонка?! — взвился Анцыферов. — Да из того бочонка такой молодец выскочил — десятерым не удержать. Писчику вон ногу сломал, архимандри­ту Мартиану и Шибанову по синяку под глазом по­ставил. Еле скрутили того молодца хмеля. Верно я го­ворю?

— Верно! — подтвердили казаки. — Гудит башка от схватки с тем хмелем. Жаль, тебя, Иван, с нами не было.

— Ну что вы, братцы! Ему ж недосуг с хмелем вое­вать. Он новую лодочку по реке сегодня прогуливал, уму-разуму ее наставлял. Чать, и к бережку подгонял, и на бережке с ней разговоры разговаривал. Глянь, братцы, снова краснеет, стервец этакий!

Преследователи опять нащупали тропку. Зная, сколь дружно, душа в душу, живут Иван с Завиной, они искренне рады были за товарища. Но таков уж обы­чай: над молодоженами всегда подшучивают.

Выручил Козыревского Ярыгин. Растирая по при­вычке застуженную поясницу, он вышел на крыльцо приказчичьей избы, и разговор сразу стих.

— Ну, с богом! — сказал начальник острога, мах­нув носильщикам рукой. — Пора выметаться. В дороге языки почесать успеете.

Носильщики вскинули на спины тюки с пушниной и припасами, казаки подняли на плечи каждый свою кладь и, прощально махая руками остающимся в кре­пости, потянулись из острога.

Завина бледная вышла на крыльцо своего дома и проводила Козыревского взглядом до крепостных ворот.

На выходе он обернулся и махнул ей рукой. Она за­ставила себя улыбнуться ему на прощанье, но улыбка получилась вымученная и неживая. Она была все еще во власти дурных предчувствий.

Отряд цепочкой вытянулся из острога, и казакам от­крылась черная, сплошь покрытая сажей тундра.

Когда отряд отошел уже на версту от крепости, Ко­зыревский оглянулся назад еще раз.

Черные строения на черной тундре показались ему зловещими. Черным был даже крест часовни. Казалось, крепость возведена бесовскими силами из сажи и пеп­ла. Стоит подуть ветру — и все постройки развеются прахом, и там, на речном мысу, останется голое место, куча сажи.

Глава пятая. Нападение.

Стойбище Карымчи превратилось в военный лагерь. Десятки костров освещали пойму на левом берегу Большой реки, верстах в двадцати выше казачьего острога. Когда тревожили какой-нибудь костер, подбра­сывая в него сушняк, пламя взметывалось искрами, ко­торые уносились в черное, усеянное большими мохнаты­ми звездами небо. Багряным светом обливались высоко поднятые на столбах балаганы, поставленные так тесно друг к другу, что из одного жилища можно было пере­ходить в другое. Воины сидели на корточках, окружив костры, — каждый род у своего огня. Над их головами торчала щетина копий. На многих воинах были кожа­ные куяки [4], сшитые из толстых лахтачьих ремней. Меж кострами бродили полчища грызущихся длинно­шерстных собак, на которых воины не обращали вни­мания. На берегу, под тополями, обсыхали десятки долбленых лодок, пригнанных по приказу Карымчи с верховий и со всех ближайших притоков Большой реки.

Карымча назначил срок сбора в первый день ново­луния. Последние отряды с дальних рек подтянулись к стойбищу вождя под вечер этого дня.

В полночь весь лагерь пришел в движение. Воины поднялись и образовали плотный круг возле самого большого костра, костра Карымчи, и теперь при свете можно было хорошо разглядеть их лица с узким разре­зом глаз и толстыми губами. Волосы мужчин — черные, блестящие — были заплетены в две косицы. В центр круга, к самому костру, шагнул обнаженный до пояса рослый, мускулистый воин. На конце его копья болтал­ся пучок сухой болотной травы.

— Талвал! Талвал! — пронеслось над лагерем. Имя прославленного воина-силача заставило зрите­лей затаить дыхание.

Трое воинов, сгибаясь от тяжести, вынесли на круг большой камень в виде двух ядрищ, соединенных пере­мычкой. Талвал шагнул к камню и, напрягаясь всем те­лом, вырвал его на уровень груди. Затем последовал толчок» и груз взлетел над головой Талвала, застыл на его вытянутых руках.

Гул одобрения пронесся над лагерем.

Камень увили кольцом из сухой травы, затем пой­мали собаку, и Талвал пронзил ее копьем. Кровь жерт­венной собаки собрали в деревянную чашу и выплесну­ли на камень. Вспоенная этой кровью, должна была буйно взойти сила камчадалов, равная тяжести камня.