Землепроходцы

— А ты из каких же Козыревских будешь, уже не корня ли Федора Козыревского, сына боярского?

— Корня, верно, того самого. Дед мой, Федор, был взят в плен под Смоленском, отправлен на службу на новые Ленские земли и, как шляхтич, пожалован в дети боярские по городу Якутску. Ну мы, понятно, хоть и грамоте обучены, а из-за той отцовской челобитной при­нуждены теперь в простых казаках служить. Отец, правда, был одно время десятником, здесь уже, на Кам­чатке, да вскоре погиб от камчадальской стрелы.

Ярыгин озабоченно посопел, пожевал губами и вдруг улыбнулся.

— Слышь-ка, Иван, а может, в воеводской канцеля­рии уже давно затерялась та бумага с запрещением до­пускать вас к перу и чернильнице? А не затерялась, так все едино: семь бед — один ответ. Назначаю я тебя своим писчиком на полное жалованье.

Выдав Ивану бумагу на это, заверенную своей под­писью, начальник острога предупредил:

— Смотрите там, не торчите в Верхнекамчатске без дела. Я уже наказывал Анцыферову, чтоб вернулись раньше, чем рунный ход рыбы кончится, — не то голо­дать нам в крепости зимой. Киргизов пусть заменит мне казаков, которым срок службы в Большерецке вы­шел. Иди собирайся в дорогу да с молоденькой жен­кой своей прощайся. И не забудь прихватить кольчугу, раз в тундре неспокойно. Вот тебе ясачная книга за всеми печатями.

Приняв ясачную книгу, Козыревский удивленно переспросил:

— Прямо сейчас, что ли, отправляться?

— «Что ли, что ли»! — сердито передразнил его на­чальник острога. — Ему, можно сказать, удача привалила, а он тут рассусоливает. У казаков все к выступ­лению давно готово. Для писчика тюк с припасами уже упакован. Теперь этот тюк будет твой. Понял?

Кивнув, Козыревский шагнул за порог. Вот тебе и на! В мгновение ока судьба подняла его за шиворот выше кресла крепостной часовни. Ну и Ярыгин! Крут, что кипяток, и решителен до отчаянности. Предписания воеводской канцелярии не убоялся!

Как-то воспримет Завина известие о том, что он на­долго уходит из крепости?

Завина, едва он переступил порог, кинулась к нему на грудь, прижалась щекой к его кафтану, упрекая его за то, что он так долго засиделся у Ярыгина — обед давно остыл.

Обняв ее за плечи, Козыревский думал о том, что у него не хватит духу сказать ей о предстоящей разлуке. Она всегда впадала в тоску, даже если они расстава­лись на неделю-другую, когда он уходил с казаками на сбор ясака в какое-нибудь из камчадальских стой­бищ, и встречала его такой бурной радостью, переме­шанной с мольбами не оставлять ее больше одну, что у него при любом расставании сердце разрывалось от любви и горя. Теперь же им предстояла разлука на це­лых два месяца. Как она тут будет без него с вечными ее страхами, что придет Карымча, заберет ее и снова заставит ухаживать за сворами своих ездовых собак?

Как ни оттягивал Козыревский время перед объяс­нениями, медленно, слишком медленно хлебая уху из миски, которую поставила перед ним Завина (вкуса ухи он совсем не чувствовал), надо было сказать ей, что пора прощаться. Однако язык не повиновался ему.

Пряча глаза, он встал из-за стола, снял со стены кольчугу и, надев ее поверх нижней рубахи, повернулся к столу, за которым, уронив руки на колени, сидела За­вина, следя полными отчаяния глазами за его дей­ствиями.

— Нет! — жалобно сказала она.

— Да! — подтвердил он. — Ярыгин посылает меня в Верхнекамчатск. Придется тебе побыть это время со служанками.

Он подошел, чтобы обнять ее на дорогу, намерева­ясь тут же выйти из дому, пока она не опомнилась. Од­нако она отстранилась и стала настойчиво умолять, чтобы он взял ее с собой.

— Завина! Ну зачем тебе тащиться в такую даль? Казаки засмеют меня, что держусь за бабью юбку.

— Не бросай меня здесь! Я боюсь! — настаивала она. — Если ты меня оставишь одну, мы больше ни­когда не встретимся. Слышишь?

— Что за чушь? Почему это мы не встретимся?

— Сюда ты больше не вернешься. А если и вер­нешься — меня не найдешь, — с мрачной уверенностью сказала она.

— Да почему же? Почему?.. — чувствуя, как у него мурашки начинают ползти по спине от этих ее проро­честв, спросил он.

— Камчадалы разорят вашу крепость, перебьют ка­заков, раз вы не боги, не огненные люди.

— Ну, спять ты за свое!

— Возьми меня с собой! Я соберусь быстро! — Те­перь в глазах ее уже стояли слезы.

Она заметалась по избе, пихая в кожаную суму до­рожные вещи. Натыкаясь на стол, на стены, точно сле­пая, она была вся словно в лихорадке.

— Ну, будет! — решительно сказал Козыревский.— Что за глупости!

Поняв, что все напрасно, она выронила суму, без сил опустилась на лавку, словно неживая. Козыревский быстро подошел к ней, поцеловал в волосы, сжал обод­ряюще ее хрупкие плечи и поспешил выскочить из дому.

Кроме Анцыферова и Козыревского, для сопровож­дения ясачной соболиной казны были назначены Гри­горий Шибанов, Харитон Березин и Дюков с Торским. Вместе с ними покидал крепость и архимандрит Марти­ан. За носильщиков шли двенадцать камчадалов. Все казаки и носильщики были уже в сборе и готовы тро­нуться в путь.

Козыревского казаки встретили градом насмешек: