Землепроходцы

Наконец сопки раздвинулись. Сопение оборвалось как-то сразу. Впереди он действительно увидел костер. Больше всего ему хотелось сейчас с криком радости ки­нуться туда, к огню, но он не сделал этого. Он понял, что костер этот чужой. Не было ни знакомого мыса в петле ручья, ни знакомых сопок. Хоронясь за кустами, Семейка медленно приближался к огню, пока не раз­глядел сидящих у костра людей. А разглядев, замер от удивления. Бородатые лица, кафтаны и стволы ружей — все указывало на то, что это казаки либо промышлен­ные. Было их человек семь. Неужели кто-то решился все-таки нарушить приказ Соколова не покидать кре­пость без его разрешения? Спустившись еще ниже, Се­мейка узнал этих людей и удивился еще больше. Среди них он разглядел Щипицына и пропавшего с верфи ка­раульного Микешку.

Раздался топот копыт. К костру подъехал темный всадник и, легко соскочив с лошади, быстро расчистил себе место поближе к огню. Семейка узнал в нем Петра Бакаулина, и уверенность, что ему не следует показы­ваться этим людям, возросла в нем.

— Ну что? — спросил Щипицын, едва Петр Бакау­лин уселся у огня. — Там они или нет?

— А куда они денутся, — махнул рукой Бакау­лин. — Сидят у костра на мыску. На Орлином ручье. Сна ни в одном глазу: ламутов, видимо, остерегаются. Только ихний толмач спит, должно, в палатке.

— Плохо, не спят они, — покачал головой ряболи­цый промышленный. — Лучше бы повязать их сонными. А так отстреливаться начнут.

— До утра не высидят у костра, — уверенно сказал Бакаулин. — Сон сморит их под утро. Тут мы и на­грянем.

— Надо повязать их без выстрелов, — добавил Щи­пицын. — А там уж по ламутскому способу — стрелу из лука между лопаток! Потом сколотим плот, погру­зим их — и пусть плывут себе по Охоте до самого остро­га. Там их казаки выловят и смекнут, что Шолгун вы­ступает. Тут уж сгоряча нагрянут они на стойбище ста­рого сыча. — Щипицын довольно ухмыльнулся. — Тут нам и проход во все стойбища откроется. Не будет Со­колова — поведем торговлю по-прежнему.

— Нехристи! Душегубы треклятые! — заговорил вдруг Микешка, потрясая кулаками. Худое, костлявое лицо его задергалось и налилось кровью. — Связался я с вами на беду свою. Две недели вы меня в ослизлой но­ре держали, будто зверя какого. Не хочу больше с вами, сил нету!

— Дурак! — грубо оборвал его Петр Бакаулин. — Я и сам вместе с тобой в этой норе сидел, однако не стону. Что ж нам, в крепость надо было вернуться? Там бы Соколов быстро призвал тебя к ответу: где был, по­чему верфь кинул?

— Купили! Купили за ведро сивухи! — причитал Ми­кешка, будто не слыша слов Бакаулина.

— Труслив ты и хлипок душой, Микешка, — поддер­жал Петра ряболицый. — Пойми, мозгляк, поздно те­перь локти кусать.

— Ага! Теперь я мозгляк? — взвыл Микешка. — По­глядим, мозгляк ли я. Сейчас же сяду на коня и ускачу к Соколову. Пусть он все узнает!

— Аль ты ребенок, Микеша? — вмешался Щипи­цын. — Ну, расскажешь ты Соколову про наш умысел. А толку что? Все равно мы его догоним. А тебя он успе­ет и сам на тот свет отправить.

— Ненавижу! — яростно заговорил Микешка, вска­кивая и отступая от костра. — Ненавижу всех вас! Во­ронье! Пусть меня Соколов прикажет казнить! Пусть! Может, мне легче помереть, раскаявшись. Предупрежу его, как бог свят предупрежу!

— Да ты что, Микешка? Иль спятил? — вскочили на ноги промышленные. — Мы ведь от шуток и к делу пе­рейти можем!

— Знаю я ваши шутки! — продолжал Микешка, от­ступая все дальше в темноту. — С Соколовым я не в од­ном походе бывал. Не раз он меня от смерти спасал. Ужель теперь я для него жизни своей пожалею? Нате! Берите меня, душегубы!

Микешка, петляя, с быстротой рыси кинулся во тьму. Промышленные, топоча, бросились вслед за ним.

«Скорее, Микешка! Скорее!» — хотелось Семейке криком подстегнуть беглеца.

Однако Микешке далеко уйти не удалось. Вскоре его, избитого, в грязном кафтане, притащили к костру.

— Ишь ты! — хохотал Бакаулин. — На лошадь успел вскочить! Да забыл, что лошадь-то стреножена!

Микешку поставили у костра, окружив плотным коль­цом. На разбитых губах пленника пузырилась кровь, под глазами вздулись багровые желваки.

— Ну, как с ним будем? — проговорил Бакаулин.

— Пущай крест целует, что проглотит язык, — по­требовал ряболицый. И, рванув по вороту кафтан на Микешке, нашарил нательный крестик, сунул пленнику под нос. — Целуй! Иначе знаешь, что будет. Микешка, сплюнув кровь, отказался:

— Делайте со мной что хотите. Целовать крест не буду.

Переглянувшись с промышленными и увидев на их лицах единодушный приговор, Бакаулин рванул из-под полы шестопер.

— Целуй крест, собака!

— Ты сам собака! Аспид! Перевертыш! Душа зве­риная! — закричал Микешка, подступая к Петру. — Ну, бей!

Неловко оттолкнув его кулаком, Бакаулин размах­нулся и обрушил тяжелый шестопер на Микешкино пе­реносье, на белые от смертной муки глаза его, которые Петру было страшно видеть.

Семейка отпрянул в кусты, зажмурился и прокусил мякоть ладони, чтобы не закричать от ужаса.