Землепроходцы

Бледный, с непокрытой головой бродил он по пожа­рищу. Угадывался чей-то злой умысел. От казармы шта­беля леса и остов лодии находились далеко, и пламя вряд ли могло само собой перекинуться на них. Было ясно, поджигали сразу в двух местах. На верфи в этот вечер, как на грех, кроме часового Микешки, никого не было. Шла последняя осенняя горбуша, и все плот­ники и казаки отправились на рыбалку в устье Кух­туя. Пока рыбаки бежали на верфь, пламя сделало свою работу.

Выяснить ничего не удалось. Микешка куда-то ис­чез, словно сквозь землю провалился. Соколов узнал только одно: утром на верфь приходил Петр Бакаулин и о чем-то долго толковал с караульным. В крепости ни Петра, ни Микешки не нашли. Соколов приказал об­шарить все окрестности острога, но поиски были на­прасны.

Брат Петра, Григорий Бакаулин, на расспросы Со­колова разводил руками.

— Я Петру не нянька. Куда он девался, не ведаю. Об чем они с Микешкой разговоры разговаривали — то­же не знаю. Ежели Петра украли ламуты, туда ему и дорога!

Соколову было известно, что неделю назад промыш­ленные перессорились. Ввиду того, что торговля спирт­ным в остроге была запрещена, а в ламутские стойби­ща ехать никто не решался, промышленные от безде­лья затеяли дележ мягкой рухляди. При дележе Петр Бакаулин отвесил Щипицыну здоровую оплеуху. За Щипицына вступился Григорий. Разнимали драку всем острогом. Соколов не сомневался, что Григорий не испытывал к Петру особых братских чувств и, если бы ему было что-то известно о нем, выложил бы как на духу.

Щипицын тоже ни о Петре, ни о Микешке ничего не знал.

— Экое несчастье-то, Кузьма, — выражал торговец притворное сочувствие Соколову. — И надо же, чтоб погода такая выдалась. Сушь кругом, трава — будто порох. Стукни, кажись, каблуком — вмиг вспыхнет. Легко было ламутам поджог устраивать.

— Ты тоже думаешь, что это ламуты?

— А то кто же еще? В крепости все об этом гово­рят. Что ж теперь тебе будет-то, Кузьма? От воеводы якутского не скроешь, что верфь не уберег. Поди, отзо­вут тебя, да еще в тюрьму кинут. У воеводы рука тя­желая.

Щипицын открыто злорадствовал. У Соколова не раз мелькала мысль: уж не Щипицын ли с промышлен­ными ему отомстили? Однако у них вряд ли хватило бы духу встать поперек дороги делу государеву: в слу­чае, если бы что-то открылось, им грозила смерть. До­казательств у Соколова никаких на то не было, кроме подозрительного поведения пропавшего Петра Бака­улина.

— А ты не томись, мил человек, — сдержанно отве­тил он Щипицыну. — Лесу в тайге много, приплавим за­ново.

— Ну, ну, удачи тебе, Кузьма, — ядовито усмехнул­ся Щипицын.

Соколову предлагали готовить карательную партию. Сил в остроге хватило бы, чтобы смирить край. Однако Соколов медлил.

Он собрал круг.

— Братья казаки! — начал он. — Ведомо вам, что старший ламутский князец Шолгун договорился с вое­водой о вечном мире?

— Ведомо! — ответили казаки. — Однако не мы мир нарушаем. То Шолгун рушит договор.

— То не Шолгун, — сказал Соколов. — То беглый аманат князец Узеня тайгу мутит. Чую я, что, если бы то был Шолгун, ламуты уже давно подступили бы к крепости. Поеду я к Шолгуну, спрошу, почему ламуты слова не держат. Ежели не договоримся, тогда высту­пим оружно.

— Так он тебя и отпустит, — возражали казаки. — Не суй, батько, голову в пекло!

— Знаю, казаки, коварство тайги. Но знаю и то, что Шолгун войны не хочет. Сдается мне, что он сам не знает, как надеть хомут на Узеню. Вам ведомо, что со­рокоумовские казаки да промышленные нашкодили в тайге. Поеду ответ держать за чужие грехи, отступную и подарочную казну повезу.

— Не ходи, батько, в тайгу! — настаивали каза­ки. — Выклюют твои глаза птицы-вороны! Не кидай крепость!

Однако Соколов остался непреклонен:

— Велю я вам сидеть в остроге смирно, оружно не выступать, а ждать моего возвращения. А теперь про­щайте.

Отвесив кругу поясной поклон, Соколов удалился в избу.

Глава девятнадцатая. Засада.

Путешествие на конях по охотской тайге почти не дает выигрыша во времени по сравнению с пешей ходь­бой. Уже в десяти верстах от острога сопки встают столь густо, что коню не разбежаться. Тропа то круто уходит вверх, то столь же круто падает со склона. За первый день пути отъехали от острога не более три­дцати верст. Кроме Мяты с Семейкой, в путешествие напросился Треска. Ему давно хотелось побывать в ла­мутском стойбище, посмотреть таежную жизнь.