Землепроходцы

Семейка в самом деле уснул очень быстро, с улыб­кой на лице. Сквозь сон он вначале слышал, как пере­кликались часовые на сторожевых башенках, потом их голоса как-то сразу расплылись и исчезли.

Кроме Семейки с Мятой, никто из крепостных каза­ков не решился перейти под команду Соколова. Одних страшила грозная приписка к наказной памяти, сулив­шая смертную казнь за неудачу плавания, другие боя­лись моря, а большинство настолько истосковалось по семьям, оставленным в Якутске, что никакие чины и на­грады не могли их удержать. Соколов не стал никого неволить. Он знал сам, сколь нерадостна долгая жизнь в окруженных дикой тайгой острожках за сотни и ты­сячи верст от дому. Он сам испытал полной мерой всю глубину тревоги за оставленную в далеком Якутске се­мью. Проходят годы, темнеет и кособочится изба, в ко­торой остались жена и малые ребятишки. Денежное и хлебное государево жалованье кормильца все скудеет и скудеет, потому что воевода за неимением вестей от сгинувшего в дальних краях казака уже и сам не зна­ет, несет ли еще казак службу государю, не сложил ли он уже голову в снегах. И может, он зря держит се­мью казака на содержании. Случается нередко так, что, когда казак возвращается домой, малые дети его, до­стигнув лет восьми-десяти, ходят по миру, прося подая­ния, чтобы прокормить и себя, и мать.

Соколов поспешил выпроводить сорокоумовских ка­заков из острога не только потому, что те сами поскорей рвались домой, но более всего по той причине, что хмельная, обленившаяся сорокоумовская команда могла заразить разгулом и его людей.

Через три дня корабельный плотник Кирилл Плоских с ватагой лесорубов отбыл под усиленной казачьей охраной на заготовку леса вверх по Охоте. Лесу требо­валось много — не только на судно, но и на постройки под жилье, под амбары и склады. С лесорубами Соко­лов отправил Семейку, наказав в случае угрозы со сто­роны ламутов войти в переговоры с ними, добиться сви­дания с Шолгуном и, рассказав о переменах в крепости, предотвратить нападение на острог.

Особой заботой для начальника острога стали про­мышленные, прибывшие с сорокоумовской командой. Никому из них Соколов не разрешил покидать крепость до особого распоряжения. Тем, кто просился в Якутске отбывавшими казаками, выезд он также запретил.

Управившись с прочими делами, начальник острога созвал их всех в приказчичью избу. Рассадив промыш­ленных по лавкам, Соколов поднялся из-за стола.

— Поклон вам низкий, купцы-молодцы, — начал он с ожесточением. — Растолкуйте мне, человеку глу­пому и темному, как это вам удалось взбунтовать всю тайгу и тем стать поперек дороги делу государеву?

— Чего валишь все на нас? Спроси с Сорокоумова. Он тут был всему голова! — вскочил с лавки рябой гор­боносый промышленный.

— С Сорокоумова спросит воевода в Якутске! — наливаясь гневом, ударил по столу кулаком Соколов. — Быть ему в железах до скончания живота! А с вас спро­шу я, спрошу строго и по всей справедливости! Отве­чайте мне, что брали и что давали взамен.

Промышленные, притихнув, молчали.

— Знаю я, что вы давали взамен! — продолжал су­рово Соколов. — Год вели торговлю, а амбары у вас все еще полны товарами. Давали малость, пустяк, а брали сам на сто?

— Дозволь слово молвить, Кузьма, — спокойно под­нялся с лавки Щипицын, который рассчитывал на то, что Соколов покипит-покипит да и остынет. — Вот ты говоришь: сам на сто. Высоко берешь. Столь мы не брали.

— А мы в амбарах ваших поглядим! — усмехнулся колюче Соколов.

— А хоть бы и сам на сто! — заносчиво продолжал Щипицын. — Разве ты не знаешь, на что мы идем? Или нам головы не жалко? Вместе с вами, казаками, мы мрем лютой смертью от холода и голода, вместе с вами у нас десны гниют, выпадают зубы и волосы от хворо­бы, вместе с вами стережет нас стрела инородческая. Во сколько ж ты нашу жизнь ценишь, Кузьма?

— Во, во! — поддержали Щипицына промыш­ленные.

— Ты об нас, Кузьма, подумал? Или некрещеные инородцы ближе твоему сердцу?

— И это вы-то крещеные? Да где же на вас крест? — сузил глаза Соколов. — Где крест на вас, я спрашиваю, ежели вы принуждаете инородцев одну пушнину промышлять, забыв, что им еще кормить се­мьи надо? Иль вы не знаете, что инородец кормит се­мью охотой на зверя, шкура которого вам не нужна? Пошто в голод целые стойбища повергли? Иль у них детишек малых нету? Иль они есть не просят? Иль они вашим одекуем да сивухой кормить голодные рты бу­дут? Где же крест на вас, я спрашиваю? Нету креста на вас! В гнус превратились! Присосались — не ото­драть!

— Пошто торговых людей унижаешь, Кузьма? — озлился Щипицын. — Тебе ведомо, что нас сам госу­дарь жалует и привечает. Мы противу ясачной подати даем государю вдвое рыбьего зуба и мягкой рухляди. И государь ценит нас за это.