Земли обетованные

В конце концов он нашел средство – но не психотропное: он прижимался к Розетте. Пристроившись к ней, он успокаивался и засыпал на несколько часов. А Розетте нравилось, что этот мужчина, которого она не любила обнимать, забывается сном, прижавшись к ее спине. Но стоило ему отодвинуться, как на него сразу набрасывались призраки прошлого. Однажды ночью измученный Франк рассказал Розетте свой чудовищный сон. В парижском метро беременная женщина, лица которой он не успел разглядеть, бросилась под поезд. Он слышал ее крики, его забрызгало кровью этой несчастной и ее ребенка. Такая сцена повторялась снова и снова. Без конца. С небольшими вариациями. Женщина смотрела на него пустыми глазницами и, улыбаясь, бросалась в пустоту. Или она хватала его за руку и тянула за собой, и ему приходилось вырываться. Иногда в последний момент он сам вдруг сталкивал ее вниз. Франк закрывал глаза руками, но все равно видел ее; затыкал уши, но все равно слышал ее крик. Неизвестная со станции «Корвисар» не переставала его мучить. Розетта предложила обратиться за помощью к психотерапевту, но Франк категорически отверг этот вариант – он был марксистом, материалистом, считал учение Фрейда (которое бесповоротно заклеймил Ленин) «мелкобуржуазным» и вообще ни секунды в него не верил и не хотел терять времени на этот вздор. Тем более что в Алжире не осталось ни одного психоаналитика: все они отплыли во Францию, чтобы анализировать французов, а уж там работы было навалом. Оставалась Розетта: она обнимала его, гладила по лицу и баюкала, как ребенка; тепло ее нежного тела, приникшего к нему, оказывалось куда действеннее, чем весь психоанализ в мире.

И Франк наконец засыпал.

Розетта не занималась стряпней, и это создавало проблему для семейных трапез. Днем каждый обедал в ресторане или столовой, но вечером все собирались на кухне, и Розетта говорила: «Иди сюда, Шарли, я научу тебя готовить ужин, в этом нет ничего сложного. Ты ставишь кастрюлю с водой на огонь, а когда вода закипит, бросаешь туда макароны; засекаешь время – три минуты, не больше, иначе они превратятся в кашу. Такое любят французы, но у меня дома, в Италии, макароны едят «аль денте», немного твердоватые. Пока они варятся, ты разогреваешь томатный соус на сковородке и кладешь в него все, что хочешь: зелень, оливки, каперсы, мясной фарш, креветки, козий сыр, колбаски мергез, грибы, сливки. Не все одновременно, конечно. А то, что есть под рукой. Потом быстро сливаешь воду с макарон, ставишь их на сильный огонь, и через минуту можно подавать. Ты понял? Если бы у нас был пармезан, но в этой дикой стране…

Никто не смог бы ответить на вопрос: что заставило Шарли повзрослеть за последние два года и почти догнать по росту и весу своих сверстников. В чем была причина: в размеренной жизни практически нормальной семьи (по крайней мере, так она выглядела со стороны); в чуть ли не ежедневных макаронах с томатным соусом, тефтелями, сливками и сыром; в любви Розетты к этому мальчику; в естественном, просто немного задержавшемся развитии подросткового организма; или в каждом из этих факторов в пропорции, которую Люсьен, время от времени приходивший к ним на семейные ужины, не мог определить точно, говоря: «Конечно, медицина пока бессильна ответить на все вопросы. Я съел бы еще немного пасташутты, как жалко, что нет пармезана!» Вполне вероятно, что эти перемены в развитии Шарли подчинялись законам эволюции, настоятельной потребности защитить себя и выжить при драках на школьном дворе с теми, кто сильнее, кто любит издеваться над самыми беззащитными, особенно если они – дети харки, которых все ненавидят.

Откуда эти негодяи узнали о его семье? Наверно, по случайной или умышленной неосмотрительности учителя. Тем не менее жизнь Шарли скоро превратилась в ад – сплошные стычки, нападения, плевки и оскорбления. Он мог бы открыться Франку. Он знал, что тот – правая рука одного важного министра, что он лично общался с президентом в то время, когда его работа была связана с поездками за границу; что ему достаточно пошевелить пальцем, чтобы эти скоты присмирели. Но Шарли не стал ябедничать – ему казалось, что такова судьба и с ней бесполезно бороться. Он сам виноват, что родился в семье предателя своей страны, и обречен нести всю свою жизнь наказание за эту вину. Шарли не злился на своих мучителей, он все понимал: на их месте он действовал бы точно так же, потому что сыновья должны отвечать за отцов.