Земли обетованные

А что оставалось делать?! Жизнь нас меняет.

Если этот дурачок Шарли предпочитает торговать сардинами, томатным соусом и турецким горохом в своей убогой лавчонке, так тому и быть. Франк сделал все, чтобы ему помочь. Заключить сделку с Хасаном оказалось тяжелее, чем продать миллион гектолитров вина Жан-Батисту Пюэшу. У того был крестьянский склад ума. Когда он говорил: «Идет!» – и они обменивались рукопожатием, это означало твердое обещание, которое не подлежало пересмотру и при этом подразумевало выплату колоссальных сумм. В то время как соглашение с Хасаном походило на танго в зыбучих песках. Например, на вопрос «Что будет гарантией обязательства?» – он отвечал: «Зачем гарантии, ты же меня знаешь!» Или: «Клянусь, я никогда не говорил этого, друг мой, ты ослышался. Я назвал цену разрешения на торговлю, а не товаров. Товары – это сверх того. И наличными». Или: «Какой еще договор аренды? Нет никакой аренды. Собственник сбежал на теплоходе, и теперь эти стены мои, хотя мы и не подписали бумагу; так что это мне Шарли будет платить за аренду. Мы с ним договоримся. Я хочу помочь мальчику, он же мне как сын. Ты опять неправильно понял мои слова, все время спешишь, не слушаешь, стены – это сверх того…» Или: «Нет, я не хочу динары, это не деньги, а фантики; хочу новые франки, а еще лучше – доллары, разве я не сказал тебе?»

Хуже всего было то, что Шарли так и не передумал. Ему нравилось это занятие, он любил лавку и хотел ею владеть. Франк был вынужден противостоять причудливой коалиции Хасана, Шарли и Розетты. «Разве ты не хочешь, чтобы он был счастлив? Мы ведь можем сделать это для него, правда?» И тщетно Франк доказывал Розетте, что это приобретение обойдется в бешеную сумму, что он предпочел бы купить что-нибудь более солидное, Розетта стояла на своем: «Он хочет именно лавку Хасана, а не просто какой-нибудь магазин». И Франк начал собирать деньги. Ему пришлось сделать перевод со счета Мимуна, на который у него была доверенность, объяснив тому причину списания и предмет операции: бакалейная лавка! «Этот мальчишка просто идиот. Лучше бы ты купил ему квартиру в Париже», – заметил Мимун.

В этом году Розетта решила снова взять отпуск. Но она могла уехать всего на пятнадцать дней; патрон отказывался давать ей еще неделю дополнительно, потому что они и так отставали от рабочего графика. Розетта предложила Франку поехать вместе с ней и с Шарли, ей хотелось познакомить их с родными, но Франк в это время участвовал в переговорах представителей Хасси-Мессауд с Россией о проекте расширения нефтяной торговли. Хочет ли Шарли поехать с ней? Тот был в восторге от мысли, что увидит Колизей и Римский форум, но этому воспротивился Хасан: «Я пока еще хозяин, и у меня в магазине не бывает отпусков; конечно, ты имеешь право уехать, мой мальчик, но, когда вернешься, на твоем месте уже будет кто-то другой». Столкнувшись с такой угрозой, Шарли решил остаться.

* * *

«Кресты» занимали целый квартал: два пятиэтажных кирпичных корпуса тюрьмы, каждый в форме креста (самые удачливые заключенные могли видеть из окна Неву); мастерские, гигантская кухня, способная кормить четырнадцать тысяч человек, административные корпуса, церковь с куполами, закрытая еще до войны, больница, морг на триста мест, ледник, кузнечный цех с дымовой трубой, которая возвышалась над тюрьмой; комната для свиданий, похожая на вокзал, и подвальные помещения, находившиеся исключительно в ведении КГБ. Об этом таинственном и страшном месте рассказывали истории, от которых холодело в груди, с ужасными, наверняка выдуманными подробностями, потому что оттуда не так часто возвращались живыми. Никто точно не знал, сколько знаменитостей сидело здесь до и особенно после революции, – многие заключенные погибли в эпоху «больших чисток» от болезней или жестокого обращения. Эта тюрьма, построенная еще в царское время, слыла идеальной благодаря своей крестообразной планировке: крылья каждого корпуса сходились к центральной ротонде, что, вероятно, позволяло единственному охраннику держать в поле видимости всех заключенных на этаже; правда, с тех пор здания пришли в упадок и потихоньку разваливались.

В тот же вечер, после разговора с Виктором, Игоря перевели в тюремную больницу, занимавшую отдельное четырехэтажное здание; в общих палатах стояло по двадцать больничных коек, разделенных занавесками. Игоря отвели на четвертый, последний этаж, в карантинную зону, где размещали больных с подозрением на туберкулез и другие инфекционные заболевания. Место было мрачное, уровень смертности – выше некуда, но у каждого больного был отдельный бокс с грязными, облупленными стенами. Из зарешеченного окна больницы, поверх стены с колючей проволокой, можно было видеть город, простиравшийся далеко на запад, и боевые орудия крейсера «Аврора», доживавшего свой век на стоянке.