Земли обетованные

В течение этих четырех лет Игорь не получал никаких вестей от Виктора, но понимал, что своим привилегированным положением обязан именно ему. Он был освобожден через неделю после окончания срока. В лагерной канцелярии ему вернули чемодан с гражданской одеждой, выдали разрешение на переезд и бумажник, конфискованный при аресте, где по-прежнему, как и четыре года назад, лежало двести двадцать долларов и восемьсот рублей. Открыв отделение на молнии, Игорь с радостью обнаружил в нем пластиковый конвертик с четырехлистным клевером – подаренным Мишелем перед его отъездом в Израиль. Когда он садился в грузовик, чтобы ехать в Мурманск, охранник протянул ему коричневый конверт с листком бумаги, на котором было напечатано: «Москва, площадь Восстания, дом 1, 21-й этаж». Игорь покинул колонию под проливным дождем: стояла оттепель, превратившая весь край в топкое, ледяное болото, в котором ноги увязали по щиколотку.

После всех этих лет, проведенных в безмолвии арктических лесов, Москва показалась Игорю чудовищным городом: от шумных улиц, от грохота метро у Игоря кружилась голова. Виктор Маркиш жил в просторной квартире на двадцать первом этаже высотки на площади Восстания, одного из семи колоссальных небоскребов, довлеющих над столицей своей чудовищной массой. Игорь познакомился с Дорой, супругой Виктора, которая преподавала игру на скрипке в консерватории и вместе с мужем растила двух дочерей, Веру и Ирину. Игорь был тронут тем, что Виктор назвал одну из дочерей в честь бабушки.

– Вы неплохо выглядите, – сказала Дора, здороваясь с ним.

Виктор вернулся домой перед самым ужином; он ждал Игоря только через неделю.

– Межведомственная связь работает плохо, но главное, что ты здесь и в хорошей форме. Я не мог приехать, но регулярно получал о тебе известия; надеюсь, с тобой хорошо обращались. Думаю, у тебя там было достаточно времени, чтобы пожалеть о своем решении остаться в этой стране.

– Благодаря тебе эти четыре года оказались не такими уж тяжелыми, но я ни секунды не жалел о своем решении. Меня осудили, я выплатил свой долг и теперь могу жить здесь; может быть, даже когда-нибудь увижу своих детей. Я забыл, как ты похож на Сашу, и, когда увидел тебя, почувствовал, будто сам помолодел лет на двадцать; а ты – испытываешь ли ты угрызения совести из-за того, что работаешь в КГБ?

– Ты говоришь об ушедшей эпохе; нынче политика правительства изменилась, сегодня наши главные враги – взяточничество и черный рынок. Наша цель – улучшение благосостояния населения. Нам не удалось спокойно поговорить; и ты мне не рассказывал, как живут люди в Израиле. Они счастливы, свободны? Действительно ли иммигранты получают помощь от государства, как утверждает израильская пропаганда?

– Это не пропаганда: люди много работают, но страна молодая, в ней все предстоит создавать с нуля, и там каждый может найти себе место.

Виктор снял китель, развязал галстук и посмотрел Игорю прямо в глаза.

– Во всяком случае, тот, кто четыре года назад поджег фитиль, сделал свое дело: мысль об отъезде неумолимо распространяется, десятки тысяч евреев просят разрешение на эмиграцию в Израиль; власти постепенно начинают выдавать визы. Наверху долго колебались между желанием выпустить их и тем самым избавиться от хлопот и боязнью подать дурной пример остальным. Было принято решение строго наказать еврейских активистов, подрывающих авторитет партии, потому что возникла проблема, которую никто не мог предвидеть. Ведь в нашей стране «еврей» – это не религия, а национальность, такая же, как «грузин», «узбек» или «армянин». Поэтому в пятой графе анкеты – «национальность» – пишут «еврей», а когда представители одной из национальностей СССР хотят массово эмигрировать в другую страну, это воспринимается как угроза государству… Есть смешной анекдот, вот послушай.

Брежнев спрашивает Косыгина:

– Сколько у нас в СССР евреев?

– Два-три миллиона, – отвечает председатель Совета министров.

Генсек опять спрашивает:

– А если мы откроем ворота, сколько уедет?

– Миллионов двадцать.

– Это как минимум.