Земли обетованные

Павел с некоторой тревогой покинул Черниговский монастырь, где провел семь лет. Он так и не свыкся с однообразием дней, это существование теперь казалось пустым и бесполезным, и ему больше не хотелось притворяться, будто Бог наполняет его жизнь. Надежды обернулись разочарованием, а может, он сам погубил все предоставленные ему возможности. Он чувствовал себя как потерявшийся ребенок. Перед отъездом все монахи приходили к нему, один за другим; оказалось, что он ушел в монастырь раньше их всех; они по-братски целовали его и обещали за него молиться.

Павел вернулся в Москву, ужаснулся буйству столичной жизни и на транссибирском экспрессе отправился в Пермь. Впереди его ждали полторы тысячи километров долгого путешествия на Урал, во время которого он пытался навести порядок в мыслях: разумно ли в другом месте снова начинать то, в чем он потерпел неудачу? Ему казалось, что он стоит перед непреодолимой стеной, и, однако, он не желал отрекаться от своих обетов, как предлагал ему митрополит. Все его вещи уместились в рюкзаке; он в сотый раз перечел тот отрывок в книге Базена, где будущий отец-траппист едет открывать тогда еще неизвестную страну Марокко и отрекается от суетного мира, чтобы найти смысл своей жизни: «Мой выбор прост: одиночество, постоянство, тишина».

Второй поезд довез Павла до Кунгура. Он спросил дорогу в Белогорский монастырь у парней, которые курили на скамейке у выхода из вокзала, они расхохотались: «Да отсюда еще километров пятьдесят пилить!» Он пошел в указанном направлении; по дороге его окликнул молодой парень на грязном, поцарапанном мотоцикле «Минск-125» красного цвета и предложил подвезти, сказав: «Батюшка, монастырь далеко, вы можете сбиться с дороги, а мне на работу только через час». Павел сел на заднее сиденье, и мотоцикл тронулся. Молодой человек говорил, не умолкая, но его заглушал треск выхлопной трубы. Павел ничего не слышал из того, что парень рассказывал, – он пытался справиться с рясой, которая развевалась на ветру. На выезде из села Калинино водитель остановился и выключил зажигание: «Мне надо развернуться и ехать на работу, а вам осталось несколько километров, благословите меня, святой отец». Впервые в жизни Павла просили о благословлении; после некоторого колебания он перекрестил ему лоб: «Иди с миром, сын мой, и не езди так быстро». Парень хотел поцеловать ему руку, но Павел ее отдернул.

Он продолжил путь через хвойный лес; по дороге там и сям виднелись деревенские дома; он подобрал палку, и с ней идти стало легче; он шел энергичным шагом, жадно вдыхая прозрачный, чистый воздух. Через два часа дорога повернула: он поднял голову и увидел на холме, возвышавшемся над лесом, собор в византийском стиле – Белогорский монастырь с позолоченным куполом на монументальном белом барабане и тремя также позолоченными куполами-луковками поменьше, сверкавшими в солнечных лучах.

По мере того как Павел поднимался на холм, стук молотков и грохот компрессоров звучали все громче; его обгоняли грузовики со строительными материалами: досками, песком, мешками цемента; подбегавшие рабочие быстро разгружали машины. Бригадир что-то громко кричал, стараясь перекрыть шум. Архимандрит Василий так тепло принял Павла, словно они были давным-давно знакомы; он провел его по монастырю, еще хранившему следы последних исторических потрясений. Здание, заброшенное после революции и расправы над монахами, а в тридцатые годы превращенное в дом инвалидов, постепенно пришло в упадок. В 1980 году пожар уничтожил деревянный каркас, и собор рухнул. Через десять лет Пермская епархия решила восстановить его; задача казалась настолько неподъемной, что восемь монахов, поселившихся там, приступили к работе в полной уверенности, что не увидят завершения стройки. Однако спустя несколько лет собор был реконструирован, в часовнях зазвонили девять новых колоколов, десятиметровый крест с наклонной поперечной перекладиной, установленный в 1901 году в честь Николая Первого, снова был водружен на купол, но понадобились еще годы, чтобы закончить эту грандиозную стройку.

– Простите, отец мой, произошло недоразумение: я ищу покой и отрешенность.

– Меня предупредили, сын мой, – ты поселишься в ските, где сможешь молиться, размышлять и искать Бога. Но это не подвижничество, не добровольная тюрьма, не терапия – можно спрятаться от всего мира, но не от себя.