Напротив вокзала двое седоволосых алжирцев, которые болтали, сидя на стульях, объяснили ему, что французы сбежали в столицу, военные, жандармы и чиновники тоже, непонятно почему, а здесь осталось едва ли полсотни французов, пожилых или одиноких; эти не знали, что им делать – то ли уезжать во Францию, то ли остаться в стране, где они прожили всю жизнь, – их одинаково страшило и то и другое. Сами они думали, что независимость ничего не изменит и жизнь будет течь, как текла раньше. Франк спросил их, не знают ли они семью Бакуш; старики посовещались по-арабски, нерешительно помолчали, потом ответили, что эта фамилия им ничего не говорит. Франк вынул из бумажника единственную фотографию, на которой фигурировала Джамиля, – это был черно-белый снимок, сделанный год назад уличным фотографом во время его увольнительной в Сиди-Феррухе; они стояли там под ручку в хвойной роще, на фоне холста с намалеванным морем. Старики долго разглядывали снимок, но ее лицо было им незнакомо. Франк уже собрался отойти, как вдруг рядом с ними затормозил серый «Ситроен 2CV» с покоробленным капотом; за рулем сидел монах в грубой домотканой рясе. Он опустил стекло, вышел из машины, поздоровался со старыми алжирцами, которые встали, чтобы пожать ему руку, и осведомился об их здоровье и здоровье их родных.
Брат Люк выглядел лет на пятьдесят; это был человек с изможденным лицом, редкими волосами и небрежно подстриженной бородкой; с тех пор как военные врачи и прочие медработники уехали в конвое с последними солдатами, он вместе с другими монахами руководил работой диспансера, хотя никто из них не имел организаторского опыта. Франк спросил монаха, не знает ли он алжирскую семью по фамилии Бакуш, но тот отрицательно покачал головой.
– Как правило, я называю своих пациентов по имени. Для здешних жителей документы имеют второстепенное значение. Медеа – это город, то есть был городом, населенным в основном французами; алжирцы живут в деревнях или в крупных сельских хозяйствах региона.
– А вы не знаете, каким образом можно добраться до Алжира?[91]
– Автобусы туда больше не ходят, поезда тоже, а единственный отель закрыт. Мы может поселить вас в нашем монастыре, если хотите, – это в семи километрах от города.
Франк согласился. Монах вел машину медленно, по окольной дороге, которая вилась между холмами и вывела их к гористому пейзажу, утонувшему в зелени, – своей мягкой, гармоничной красотой он напомнил Франку пейзажи Прованса, только здесь были еще пальмы, апельсиновые и мандариновые деревья.
– Прямо перед вами горный массив Креа. Зимой алжирцы ездят туда кататься на лыжах.
Машина вернулась на асфальтовое шоссе; им навстречу шли две алжирки, старшая была в белой чадре; монах притормозил рядом с женщинами и что-то спросил по-арабски. Несколько минут они беседовали, затем он снова включил мотор.
– В прошлом месяце я лечил ее от дизентерии и доволен результатом – она выздоровела. Я зову ее по имени и ее дочь тоже. Но она никогда не слышала о семье Бакуш в этих местах.
Франк не смог удержаться, чтобы не расспросить монаха.
– Я врач по профессии и послушник; в монастыре Тибирина я организовал амбулаторию, где мы принимаем до сотни больных в день; алжирцы крайне нуждаются в медицинском уходе, особенно женщины и дети. В настоящее время нам очень нужны медикаменты. Прежде нас снабжал лекарствами военный госпиталь, а теперь, после его закрытия, приходится искать их повсюду, ездить даже в Блиду. Если вы согласны потерпеть день-два, мы, может быть, найдем кого-нибудь, кто отвезет вас в Алжир.
Брат Люк вырулил на извилистую дорогу, ведущую к аббатству, и прибавил скорость, боясь, что опоздает к вечерне.
– Только предупреждаю вас, что я неверующий, – сказал Франк.
– Мы принимаем и лечим всех, кто в этом нуждается.