Земли обетованные

В пятом часу утра Марко сварил им эспрессо покрепче, каждый выпил по паре чашек, и Люсьен предложил поехать в «Майо» за Аннет, у которой кончалось дежурство. Они вышли всей компанией в двенадцать человек. На востоке медленно светлело, скоро над Алжиром должно было взойти первое солнце свободы. Они сели на серый песок пляжа и стали молча ждать; у Франка кончились сигареты, Люсьен бросил ему свою пачку «светлых» и зажигалку, и Франк поделился ими с новыми друзьями. Над мысом Эль-Марса появилась крошечная пунцовая точка, она ширилась, принимала оранжевый оттенок, медленно разгоняла ночной сумрак и в пять часов тридцать три минуты превратилась в первый солнечный луч. Этот нарождавшийся, независимый посланец солнца потряс их. Они вскочили на ноги, чтобы торжественно встретить первый день свободы; они радостно переглядывались, словно переживали уникальный момент, о котором потом будут рассказывать внукам. Софи – преподаватель математики, вовсе не отличавшаяся бурным темпераментом, – вскричала: «Да здравствует свобода!» И радостно запрыгала, размахивая руками, как ребенок, а другие последовали ее примеру. В небе не было ни одного облачка. День обещал был великолепным. Они прошли пешком по приморскому бульвару до самого госпиталя «Майо», подождали в близлежащем сквере.

«Зеленые береты» с автоматами охраняли вход в военный госпиталь. Это был первый день независимости, но в силу Эвианских соглашений[97] французским солдатам было приказано еще несколько лет оставаться в Алжире. Аннет вместе с двумя другими медсестрами появилась в четверть седьмого, и вся компания подошла к ней. Она бросилась в объятия Люсьена, он представил ей Франка. Аннет, утомленная шестнадцатичасовым дежурством, хотела поехать домой и отоспаться, но Люсьен не отпускал ее, и она уступила. Они зашагали по улице Рошамбо, пересекли безлюдный Баб-эль-Уэд. Она спросила Франка, что он думает о нынешней ситуации. Но тут же заговорила сама, не дав ему ответить. В госпитале она слышала весьма пессимистичные разговоры офицеров – те ожидали кровавой резни; в алжирском порту и в аэропорту Мезон-Бланш, оставшихся под контролем французов, была усилена охрана, чтобы обеспечить безопасность уезжавших.

Аннет сказала, что тоже хотела уехать: в Туре у нее есть родные, но Люсьен категорически против, вот она и осталась, хотя ей страшно. Люсьен насмехался над ее боязнью: не переживай, война кончена, черные дни уже позади, мы начинаем жить с нуля!

Какое-то кафе напротив парка Маренго открылось для посетителей, и Франк заслужил всеобщее одобрение, пригласив своих новых знакомых на завтрак. Хозяин встретил их радушно – они стали его первыми клиентами, а ему очень не хотелось бросать свое кафе и удирать, поджав хвост. Он объявил, что политикой не занимается, ладит со всеми вокруг и хочет только одного: чтобы его оставили в покое; после чего подал им большие тартинки с маслом и клубничным джемом. Здесь Франк успел разговориться с Сержем, агрономом по профессии.

– Наша страна велика и богата, – сказал тот, – наклонись, сунь в землю семечко, и не успеешь оглянуться, как вырастет апельсиновое дерево, только засучи рукава да собирай плоды, понимаешь?

Около девяти утра они услышали непонятный гул. Софи выскочила на улицу – узнать, что происходит, – и вернулась с восторженным криком:

– Идите скорей, посмотрите, это невероятно!

Возникшие неизвестно откуда – с окрестных холмов, из предместий, из Касбы[98] – тысячи, десятки тысяч алжирцев, доселе невидимых, изгоняемых из столицы, заполонили городские улицы, празднуя свою независимость, размахивая бесчисленными бело-зелеными знаменами; проходящие машины и грузовики оглушительно гудели, женщины пели и танцевали с незнакомыми людьми, мужчины плакали от радости, дети шныряли между взрослыми; это невиданное доселе всенародное ликование – с воплями «ю-ю»[99], криками счастья, треском петард, нежданными примирениями между враждовавшими общинами, объятиями и смехом – чем-то напоминало безумный восторг Освобождения[100]; праздник не утихал до позднего вечера. Их группу разъединила толпа; они еще никогда не видели, чтобы алжирцы так радовались французам. Аннет не верила своим глазам: ее обнимали незнакомые арабы, она даже представить себе не могла возможность такого братания. Люсьен был в полном восторге: «Вот видишь, я же тебе говорил, это заря нового мира!» Они потеряли из вида Франка, а он провел вторую половину дня на газоне битком набитого стадиона, где народ праздновал свою вновь обретенную независимость.