Земли обетованные

Назавтра Франк проснулся только к полудню, солнце уже сияло вовсю. Он еще немного повалялся в постели, подремывая, почитывая Базена, размышляя над бунтовскими словами Фуко: «Когда правительство допускает преступную несправедливость по отношению к тем, за кого мы в какой-то мере несем ответственность, следует ему объявить об этом, ибо мы не имеем права быть „спящими часовыми“, „бессловесными псами“, „равнодушными пастырями“…» Потом он принял душ и начал варить кофе, как вдруг в дверь позвонили. Это был Люсьен – бледный, с распахнутым воротом рубашки и свисавшей бабочкой.

– Ты радио слушал? – пробормотал он.

– А что случилось?.. Хочешь кофе?

Люсьен прошел за Франком в кухню, выходившую окнами во двор, присел к столу, накрытому клеенкой, разрисованной мимозами. Франк налил кофе в две большие чашки.

– Молока нет, но я тут обнаружил тосты и айвовый джем.

– А чего-нибудь покрепче кофе у тебя не найдется?

Франк порылся в кухонных шкафах, вынул бутылку.

– Вот… только кирш[101].

Люсьен сидел неподвижно, словно в прострации, держа в губах сигарету, но не затягиваясь.

Франк присел за стол и с тревогой посмотрел на него.

– Вчера в Оране произошла жуткая резня, – сказал наконец Люсьен. – Во время демонстрации в честь независимости началась стрельба – настоящая Варфоломеевская ночь. Алжирцы набросились на французов, стали избивать их, душить, пытать, резать на куски, улицы были завалены трупами, а потом ворвались в дома, убили не то пятьсот, не то шестьсот человек и увезли куда-то еще несколько тысяч несчастных, о которых до сих пор ничего не известно. Последние французы, оставшиеся в живых, бегут все скопом. Я просто в шоке.

– Господи, кто же устроил весь этот кошмар?

– По первичным сведениям, это совершили солдаты Армии национального освобождения под командованием Бумедьена. Вот уже много лет между временным правительством Ферхата Аббаса и Фронтом национального освобождения бен Беллы[102] идет жестокая борьба не на жизнь, а на смерть. Было ли это чьим-то злым умыслом, или обыкновенной провокацией, или случайностью – неизвестно.

Они долго сидели молча, погруженные в тяжелые мысли, потом Люсьен глотнул кирш прямо из бутылки.

– Что делать, это неизбежное следствие конвульсий истории, – сказал наконец Франк. – Сентябрьские расправы или Вандея[103] были ужасны, но разве они могут опорочить французскую революцию?! А возьми русскую революцию с ее жуткими зверствами – она же все-таки покончила с царизмом, с его чудовищным режимом. Да и после Освобождения у нас было много случаев сведения счетов и прочих страшных несправедливостей. Победители не всегда великодушны, они ведь так настрадались, прежде чем взять верх над врагом, так боялись проиграть, что им хочется покарать побежденных врагов и отомстить за погибших товарищей. Кровь за кровь. Око за око. Прощение невозможно, есть только накопившаяся ненависть, и она выливается в такие вот неподконтрольные преступления. Что делать, животное начало берет верх над человечностью, это ужасно, это достойно осуждения, но это заложено в нашей природе, и миром движет жестокость. Бескровных революций не бывает. Да, мы ужасаемся тому, что жертвами стали наши товарищи, а самое страшное – это убийство французов, не желавших бежать, – ведь они хотели остаться в новом Алжире, поддерживать новый порядок. Во всем этом нет никакой логики, никаких объяснений, это полный абсурд, но нужно идти вперед. Идти со всем хорошим и со всем плохим. Потому что иного выхода нет. Идти вперед. А завтра мы восстановим разрушенные дома и кладбища.

Люсьен вылил остатки кирша в кофейную чашку, зажег сигарету, затянулся.

– А как Аннет, что она об этом думает? – спросил Франк.

– Аннет? Она уехала. У нас с ней все кончено.

Каждый вечер, кроме воскресенья, Марсьяль Перес, живший этажом ниже, заходил к Франку после работы – узнать, как он живет, приносил апельсины, пирожки «кока» с начинкой из помидоров или перца. Он их обожал и покупал задешево у булочника с авеню Марны, мгновенно разбогатевшего после того, как все его конкуренты, на километр в округе, покинули страну. Вдобавок Марсьяль приносил с собой бутылку анисовой водки «Гра», а на закуску пикантные оливки или бобы люпина, потому что пить аперитив в одиночестве было слишком грустно: кафе, куда он прежде заходил опрокинуть стаканчик, позакрывались одно за другим, приятели ударились в бега, и на душе у него было совсем скверно.

– Времена нынче тяжелые, – говорил он, – радости мало, людям сейчас не до покупки обуви, но все равно нужно держаться стойко, а иначе совсем хана; в таких случаях нет ничего лучше белой охлажденной анисовки, только хорошо бы ты заморозил побольше льда.