Земли за Башнями

Турич преодолел подъём, но сил осталось так мало, что встать на ноги уже не получалось. Обдирая колени, Ратибор пополз ко входу, завешенному тканью. Справа в кустах показалось нечто белое – это был громадный птичий череп.

А перекошенный дом была на самом деле скелетом. Скелетом исполинского фазана, чьи рёбра оплели прутьями и превратили в хижину. Ратибор обогнул скрюченную костяную лапу и направился, туда, где у скелета вывалилось ребро.

– Я бы рассказала, как разрубила Зелу пополам, но ты и сам увидишь.

Турич схватился за ткань, отделяющую его от правды. Старая выцветшая тряпица готова была дать ответ, врала ли Кэрмедея. Ратибор медлил и искал в себе силы подняться. Если внутри всё же ждут боги, стоило войти с прямой спиной и склониться в глубоком поклоне.

Но в итоге Ратибор отодвинул ткань и вполз внутрь четвероногим телёнком.

Внутри его ждал мрак, приторный запах пыльцы и множество костей. Изнутри останки фазана был хорошо различимы, скелет виднелся меж прутьями. С потолка вниз головой свисал шаман. Он был похож на лепра, но громадного, в пять раз крупнее любого, что Ратибор встречал до этого. Его птичьи лапы намертво вцепились в исполинское ребро, и шаман спал в позе летучей мыши. Седое оперение казалось пыльным и грязным, хрупким, как снежинка.

А под шаманом лежали мертвецы. Пять изуродованных скелетов, подтверждающих каждое слово Кэрмедеи. Ближе всех ко входу растянулись останки ороницы, разрубленной напополам. Но не по поясу, как можно было подумать, а от макушки до паха.

Чуть в стороне валялся крупный безголовый скелет. На месте раскрошенного черепа лежала отрубленная голень, брошенная тяжёлым копытом меж рогов.

У дальней стены лежал мертвец со вбитыми в глазницы рогами. Переносица, половина челюсти и виски были переломаны.

Меньше всех пострадал женский скелет, всего лишь лишённый головы. Отделённый череп отыскался на коленях последнего мертвеца. Усаженный и облокоченный на стены турич был убит жестоко: ноги и правая рука были раздроблены, рога отсечены и вбиты меж рёбрами так, что встретились остриями у сердца. Левая рука была уложена кистью на череп супруги. А топор, коим были учинены все эти ужасы, воткнут в голову владельца.

На изувеченных телах узнавались знакомые по легендам и сказкам атрибуты. На одном из скелетов была накидка из куньего меха, какую носила Зела. На другом – кольчуга, не боящаяся ржавчины, прямо как у Свара. На третьем – одежды характерного для Велиона изумрудного цвета, истлевшие, но с ещё различимой золотой вышивкой.

Подле женского скелета лежало ожерелье с лунницей, свалившееся, когда турицу обезглавили. В районе талии лежало разбитое зеркало. Прямо как у Моконы, что подпоясывалась собственной косой и затыкала за «пояс» зеркало, в котором отражалась правда.

Последний из пятёрки был облачён в чешуйчатый доспех, на каждой пластинке которого выгравирован дубовый лист. Плащ был схвачен фибулой в виде цветка ириса. А на серебряном топоре, среди прочих узоров, можно было обнаружить окружности, поделённые на шесть секторов – громовые колёса. Родия – легендарный топор Тура.

Ратибор опустил глаза в пол. Неужели он ожидал увидеть здесь что-то иное? Сломленный отчаянием и безысходностью, турич взмолился о помощи, взмолился без слов и без мыслей. Безмолвная истина убивала в нём волю – Ратибору захотелось, чтобы прозвучало хоть слово, пусть даже от Кэрмедеи. Но единственным звуком стал вздох шамана. Турич взглянул на него, но бессмертный лишь перехватился лапами и продолжил вечную дрёму.

Ратибор снова оглядел хижину, оглядел изуродованные тела и вездесущие куски обножки. Лепры заполнили дарами всё помещение, не гнушаясь складывать их прямо на убитых богов, словно их тела – столы для подношений. От приторного запаха слезились глаза, забродившая обножка пьянила парами.

Сладкий дурман, изнеможение и обречённость ударили с трёх сторон. Ратибор опустил голову и упёрся лбом в пол. Его сотрясло, как будто в рыдании, но слёз не было. Веки сомкнулись, не позволяя больше смотреть на страшную правду. Турич не заметил, как завалился набок и погрузился в спасительный сон.

Последние недели Ратибор не видел снов, а если и видел, то это были кошмары с Джовитой. Но в этот раз сновидения пришли сразу, до реального яркие и осязаемые, не похожие на обычные грёзы турича.

Ратибор очутился на тропе, по обеим сторонам от которой простирались два леса. Это ни в коем случае не было одним лесом, разделённым тропой, – настолько много было различий. По правую руку тянулись непролазные дебри, кустарники заслоняли узкие промежутки меж деревьями, слышались шелесты и потрескивания сучьев. Не далее чем в двадцати саженях лес терялся в тумане, в то время как слева от тропы туман отсутствовал. Там росли клёны, дубы и ели, раскидистые и холёные. Пространства меж деревьями было вдоволь, и напоминало всё это не лес, а скорее сад. Как будто кто-то высадил дубы и клёны ровными рядами, разместил меж стволами круглые кусты и щедро заполнил прогалины грибами.