Земля безводная

Тут у меня на днях была инспекционная комиссия. Точнее, комиссий было две: первая инспектировала заключенных, а вторая — плоды ее работы. Первая состояла из двух авторитетных тюремных надзирателей: Свена, по направлению к которому двигались те, кому хотелось услуг непростых, связанных с высокой ответственностью, знанием дела и степенью риска, — например, кокаина, — и пожилого, задастого Йозефа, которого за женоподобность коллеги звали Мадам, а заключенные — Сучкой. По слухам, Свен мог помочь и оружием, а вот Йозеф торговал табаком, порнографической продукцией педофильской направленности, травой и прочими малозначительными предметами тюремной роскоши. Обменявшись с ним менеджеровой ручкой, кроме сигарет я получил некий бумажный пакетик, сложенный традиционным образом. Одна из особенностей моего номера — отсутствие потайных мест, так что хранил я этот пакетик просто под подушечной наволочкой. Обнаружил его Свен, а Йозеф извлек из наволочки и положил в карман форменных штанов; уважая священный закон неприкосновенности всякой собственности, он вернул мне его после посещения камеры главной комиссией.

Ядром этой комиссии, ее энергетическим центром был так называемый Королевский Прокурор, знакомый мне по нескольким судебным заседаниям, продлевавшим срок моего предварительного заключения. Он был бледен — впрочем, не больше обычного, — высок и худ; серебристые короткие волосы казались густыми, хотя, наверное, это было не так. Он производил впечатление на редкость твердого и мудрого человека — и не вызывал у меня никакой неприязни, предполагавшейся, казалось бы, самой сущностью наших взаимоотношений.

Он ступил в мою комнату, неловко оцарапавшись об остренькую, чуть вылезшую из своего гнезда в двери стальную заклепку, досадливо стер белоснежным платком с дворянским вензелем показавшуюся у ногтя капельку крови, без интереса осмотрел камеру, проговорил: «Жалобы?» — после чего ушел, а за ним двинулась по коридору его свита.

Фламандский аристократ, белая кость. Один из главнейших рычагов и очагов правосудия. Интересно, опутана ли вся окружающая такого человека жизнь паутиной закона, в которой все происходящее автоматически получает то или иное объективное юридическое истолкование, или живет он и воспринимает действительность точно так же, как я, а со мной — и большинство человечества: непосредственно и субъективно, сквозь призму обычного людского сознания, толщу эмоций, симпатий и антипатий, привязанностей, ошибок, душевных слабостей и заблуждений? Другими словами, механизм он или совсем живой организм, подобный мне? Знает ли он мои картины? Нравятся ли они ему? Что он искренне, в глубине аристократической души, обо мне думает?

Возвращая пакетик, Йозеф, смеясь, рассказывал, что его высокопревосходительству Королевскому Прокурору не позволяют вставить в окна его жилища современные двухслойные окна: старинный дом, перешедший к нему по наследству от древних аристократических предков, причислен к национальному историческому достоянию, охраняется государством, в силу чего никаким изменениям не подлежит. Вот и мерзнет аристократ за устаревшим однослойным окном.

Вот еще что интересует меня в-этой связи: в курсе ли он существования этого небольшого тюремного универсама, где не продается лишь чистая совесть, да и то потому только, что отсутствует на нее спрос? Вот, например, недавно в нашем общежитии прогремел взрыв, после чего через отверстие, образовавшееся в стене, на свободу пробрались трое заключенных. которым срочно требовалось по каким-то своим неотложным делам. Откуда взрывчатка? (Из лесу, вестимо…)

Этот вопрос заинтересовал меня чисто теоретически, от ответа на него, каким бы он ни был, мне не станет ни жарко, ни холодно. Судя по лицу прокурора, это хороший и честный человек, а его сухость и строгость объясняются какой-нибудь неприятной, маленькой, домашней хронической болезнью типа язвы желудка или рака простаты. Йозефу рассказали, что, закончив инспекционный осмотр, прокурор осведомился, не просил ли я в камеру художественных принадлежностей, и бегло изобразил на своем лице ленивое удивление, услышав ответ.

Насчет «бегло» и «ленивое» — это, разумеется, добавлено моим воображением.

В числе прочего я собирался сказать на свидании со своим призрачным другом и о том, что тюремное заключение не просто не мешает, а необходимо мне как выход из безвыходной ситуации, как окно в комнате без окон. Я долго бился над поиском наилучших слов, самых правильных сравнений… Но так ничего и не нашел. Что бы я ни сказал, во всем будет звучать ложь, все будет полно фальши, казаться нарочитой, искусственной позой. Можно прикинуться сумасшедшим и всю жизнь прожить в психиатрической лечебнице, избегая возвращения в мутный поток повседневности, в котором мне больше не хочется принимать участия, откуда мне захотелось выйти, в зловонных водах которого мне больше не хочется радостно плескаться наравне с другими.