Сценарии наших встреч с адвокатом просты и однообразны. Она уже за столом, уже ждет меня, сидя на стуле; кожаный портфельчик — того же вишневокоричневого цвета, что и бумажник, — у ножки стола. На столе могут быть ее локти — тяжелые локоны ее черных волос его не достигают, — ручка, карандаш, раскрытый блокнот, бумаги, относящиеся к моему делу. Так как дело это меня мало интересует и уже давно не претерпевает каких-либо заметных изменений, беседа скоро переходит на другие темы. Однако как ни увлекательны ее рассказы, мне не удается забыть, что две вот точно такие же, как она, погибли в Москве по моей вине. Более того, в ее присутствии мне думается об этом чаше, чем без нее. Поэтому иду я на встречи с нею с тяжелым сердцем, полным противоречивых чувств. Пускай та, первая, подсевшая ко мне на парковую скамейку, происходила из подземного преступного мира, сознательно хотела причинить мне вред, — но я сам пригласил ее в гостиницу, сам ввел в свой номер, произвольно поддался ее чарам; балансируя на самой грани, уложил в постель, до последнего мгновения не зная, смогу ли удержаться, оставить ее одну, выйти из комнаты, а не войти под одеяло… Со второй было еще страшнее: ей-то от меня не нужно было совсем ничего. Если бы не мое паскудное желание ответить изменой на измену, она была бы жива и сейчас. Если бы можно было переиграть свою жизнь, как пластинку, вернувшись на то приблизительно место, где пришлось встретиться с нею в Москве, скажем, во второй — и последний — раз, насколько иначе я вел бы себя сегодня, насколько иначе, совсем иначе, совершенно по-другому — начиная с того, что не бросил бы спящую в номере, не оставил одну ни на минуту, ну и, наверное, сделал бы то, что с самого начала подсказывала шепотом совесть.
Что-то я вдруг забыл, как их звали…