Земля обетованная. Пронзительная история об эмиграции еврейской девушки из России в Америку в начале XX века

Я никогда не слышала ни о ком, кого бы так берегли и так терпеливо уговаривали, так осторожно передавали из одних заботливых рук в другие, как меня. У меня всегда были друзья. Они появлялись повсюду, как будто ждали моего прихода. Вот и моя учительница, как только она увидела, что я смогла так хорошо перефразировать её рассказ о «Снеге», стала одержима желанием выяснить, на что я ещё способна. Однажды она спросила меня, писала ли я когда-нибудь стихи. Я не писала, но пошла домой и попыталась. Мне кажется, стихи снова были про снег, и никуда не годились. Хотелось бы мне сделать копию этого раннего душевного излияния, это доказало бы, что мое суждение не является излишне суровым. Стихи были никчёмными, намного хуже тех стихов, что кипами пишут дети, с которыми никто не носится. Но мисс Диллингхэм не отчаивалась. Она увидела, что я понятия не имею, что такое метр*, и продолжила учить меня. Мы вместе повторяли километры стихов, в основном из Лонгфелло*, плавные строки которых пели сами себя. Потом я шла домой и писала – да, о снеге на нашем заднем дворе! – но когда мисс Диллингхэм приходила читать мои стихи, они были неритмичными, длинными и нескладными, и не было такой мелодии, на которую они бы легли.

Наконец настал момент озарения – я поняла, в чём моя ошибка. Я думала, что строки сочетаются, если в них одинаковое количество слогов, и совсем не принимала во внимание ударение. Теперь меня не проведешь, теперь я могу сочинять стихи! Наскучивший снег растаял, грязные лужи высохли под лучами весеннего солнца, трава зазеленела, а я всё писала стихи! Хотелось бы мне иметь какой-нибудь пример моих весенних рапсодий, самой несусветной чуши, которую когда-либо нёс ребёнок. Лиззи МакДи, рыжеволосая и конопатая девчушка, которая отставала от меня на класс и вела себя в будни так, будто она в воскресной школе, сочиняла стихи гораздо лучше. Мы сравнивали наши сочинения, и хотя я не помню, чтобы мне хватило такта признать, что она была лучшим поэтом, но я точно знаю, что я втайне задавалась вопросом, почему учителя не приглашали её остаться после уроков, чтобы изучать поэзию, в то время как они вкладывали так много сил в работу со мной. Но это была обычная история – кто-то постоянно что-то делал для меня.

Даже сделав скидку на мою молодость, запоздалое образование и чуждость языка, следует признать, что я никогда не писала хороших стихов. Но мне нравилось читать поэзию. Получасовые занятия с мисс Диллингхэм были для меня сплошным удовольствием, совершенно независимо от моего недавно возникшего стремления стать писателем. Какова же была моя радость, когда однажды вечером мисс Диллингхэм, перед тем как запереть свой стол, подарила мне томик стихов Лонгфелло! Это был тонкий сборник избранных сочинений, но для меня он был несметным сокровищем. У меня никогда раньше не было собственной книги. Само по себе обладание было источником блаженства, а эту книгу я уже знала и любила. Поэтому мисс Диллингхэм, которая стала моим первым американским другом и благодаря которой было впервые опубликовано моё произведение, также стала той, кто заложил основу моей библиотеки. С глубоким сожалением я думаю о том, что её не стало прежде, чем я осознала, сколько любви она мне дарила и какой вклад в моё развитие внесла.

Примерно в середине года меня перевели в гимназию. Я была на седьмом небе от счастья. Я говорила себе, что я теперь гимназистка, а не просто школьница, которая учится писать и считать. Теперь я буду учиться нестандартным вещам, которые не имеют никакого отношения к обычной жизни – вещам, которые я просто буду знать. Когда я возвращалась днём домой с большим учебником по географии под мышкой, мне казалось, что сама Земля ощущает мои шаги. Иногда я тащила домой половину книг со своей парты, но не потому, что они мне были нужны, а потому что я любила их держать, а ещё мне нравилось, когда меня видели несущей книги. Это был признак образованности, и я этим гордилась. Я помнила те дни в Витебске, когда я по утрам наблюдала за тем, как мой двоюродный брат Хиршел собирается в школу, каждая ниточка его школьной формы, каждая потёртая тетрадь в его ранце, была предметом моей зависти и восхищения. И вот теперь я стала, как он, даже лучше, чем он, ведь я знала английский язык и умела сочинять стихи.