Земля обетованная. (Сборник)

Руфус был умным молодым человеком. И к тому же обладал большой терпимостью. Он не видел смысла позволять чувству неправильности чрезмерно окрашивать его жизнь. Когда мог, то не обращал на это внимания. Отчасти это являлось просто достойным восхищения приспособлением к окружающей среде. Было ужасно жаль, что человек, через меняющиеся фазы которого так быстро двигался Руфус, останется наполовину неизвестным. Он был бы прекрасным человеком с памятью и мудростью, накопленной за семьдесят лет, энергичным умом и телом, саркастической проницательностью, и недавно развившимися теплотой и юмором. И со всеми этими захватывающими подробностями изменения, на источник которых никто до сей поры не натыкался. Руфус, вероятно, был смесью человека и сверхчеловека, наверное, взяв лучшее от каждого, но никто не сможет понять его целиком. Человек, которым он мог быть, двигался слишком быстро, чтобы толком успеть прожить жизнь Руфуса из параллельного мира. Поток, несший его вперед, нельзя остановить или замедлить.

Частично это было терпимой поправкой к жизни, позволившей ему спокойно принять то, что скоро случится. Но также можно было сказать, что он опережал развитие, только в обратном направлении. Потому что Руфус был намного умнее, чем обычный человек в двадцать пять - двадцать шесть лет, значительно опережая свои годы. Его разум находился на уровне гораздо более взрослых людей. И сейчас, приближаясь к двадцати четырем, он все еще опережал свой возраст. Но наоборот. Было заметно, как разум Руфуса медленно погружался в долгие мысли юности. Это очень помогало ему.

Приятная размытость опьянения обладала и другим эффектом. Она снижала поверхностное напряжение его разума и позволяла странным плавающим обломкам плыть дальше. Воспоминаниям и фрагментам, не имевшим места в прошлом, которое он уже прожил. Осознавая это, Руфус не прилагал усилий разрешить этот парадокс. Плывя по течению времени, он все больше приближался к тому периоду, когда человек подвергает сомнению только сверхъестественные аспекты своего мира. По существу, он принимает их, полностью полагаясь на защиту окружающих. И в Руфусе сам разум вынудил его преждевременно вернуться в состояние ума, принадлежащее детству, потому что именно в этом состоянии он мог найти самую лучшую защиту от опасности, которую его подсознание, наверное, ощутило и не позволило внешним слоям разума подозревать о ней.

На поверхности, воспоминания двух жизней, вызванные алкоголем, выплывали, сливались воедино и снова медленно тонули. В начале воспоминания другого прошлого были тонкими, как прозрачные завитки дыма, проплывающие перед лицом памяти о более четких событиях, неотличимых от реальности. Прошло много времени, прежде чем Руфус осознал, что через его разум одновременно проходят два набора воспоминаний, многие из которых были взаимоисключающими. К тому моменту, когда он убедился в этом, ему стало все равно. То, на что он не мог повлиять, происходило с непреклонной цикличностью, плавно несшей его к логическому концу, который Руфус и не пытался представить, - это случится в свое время, и он не пропустит этот миг, он был готов к нему.

Теперь воспоминания другого прошлого наложились почти на все воспоминания Уэстерфилда. Руфус смутно видел годы Уэстерфилда, видел их через туман застилающих событий, которые совсем не казались ему странными, и не более чуждыми, чем память о юности Билла и давно умершей жене. Руфус больше не мог с одного мысленного взгляда отличить, какое воспоминание принадлежало прошлому Уэстерфилда, а какое - другому. Но они были разными. Очень разными. Люди, проходившие мимо и через его воспоминания о Билле и Лидии, люди, чьи имена он знал, но еще не мог произнести, были теми, кто, возможно, сыграл огромную роль в том другом прошлом, в том другом месте.

Но они тоже скрывались за всеохватывающим безразличием, которое было его защита и тем, что его развитие опережало возраст. Как и все Уэстерфилды, воспоминания о них принадлежали к периоду, который двигался слишком быстро, чтобы прочувствовать его. У Руфуса не было времени на неспешный вызов духов прошлого.

Так что он с удовольствием помнил, что не надо ничего оспаривать, а нужно лишь позволять алкоголю выпускать двойной поток воспоминаний, и давать им беспрепятственно пролетать мимо. Лица, цвета, ощущения, — он не пытался вспоминать их названия, песни... как та песня, что он напевал себе под нос под ритм качающихся качелей.