Земля под копытами

— Я глубоко благодарен… — В моем голосе звучала ирония.

Вика взглянула на часы и медленно пошла к центру. Каблучки ее, казалось, выстукивали на тихой вечерней улочке тревожные секунды.

— Странный вы… Но, может, потому с вами и интересно: вы непохожи на других, вы необычны. Я ненавижу стереотипы. Когда человек словно сошел с конвейера, пусть у него даже манеры дипломата и краешек платочка белеет из нагрудного кармашка модно сшитого костюма, — это противно. Вы индивидуальность.

— Не говорите мне комплиментов, я к ним не привык. — Я холодно засмеялся. — Преувеличиваете, Вика. Я не лучше и не сложнее других. Порой мне кажется, что я только играю в сложность, а в действительности на мне стоит заводской знак и порядковый номер. Хотя я, поверьте, и не хотел бы разрушать ваши иллюзии, их приходится ценить в жизни наравне с реальностью…

— У меня нет иллюзий. У меня холодный рациональный разум, мама порой даже пугается.

— Но вы рыбка из аквариума, и вам кажется, что по ту сторону стеклянной стены в рыбах течет кровь более горячая. А кровь у всех одинаковая, температура ее давно известна. Смолоду мы смотрим на мир через розовые очки, однако с годами их снимаем. Диалектика бытия, как говорил мой покойный товарищ Петро Харлан. Лучше давайте любоваться прекрасным вечером. Скоро задождит, затуманит, а сегодня звезды, словно яблоки антоновки у нас на Полесье…

Чуть ниже звезд висели грозди густо-красных огней телебашни; в скверике сквозь четкие гравюрные штрихи безлистых деревьев белели пышные одуванчики фонарей; неподалеку упал каштан и покатился по крутой дорожке.

— Последние каштаны падают. Поздняя осень. Знаете, — Вика пристально посмотрела на меня, — возле вас мне временами становится не по себе. Вы словно читаете в душе то, что прячешь от посторонних глаз. Каштаны падают… Вы когда-нибудь писали стихи?

— Слава богу, нет.

— А в детстве?

— Я всегда был слишком ленив для литературных упражнений. Я любил сидеть под стогом и млеть от весеннего солнца.

— А я, знаете, когда писала? Когда одно лето гостила у деда. Отец с матерью где-то путешествовали, а меня подбросили в село. Дед жил над рекой, и я целыми днями бродила в некошеных лугах и писала сентиментальные строки: я глупым теленком заблудилась в травах… Идемте, выпьем по коктейлю. Это ничего, что я первая приглашаю? У меня есть еще полчаса, обещала отцу рано вернуться.

После футбольного матча, в баре, стеклянной коробочке, жавшейся к крайнему дому на Крещатике, было тесно и шумно. Мы нерешительно остановились в дверях, но из-за столика в углу поднялись два бородача лет по семнадцати, и я, опережая молодых людей, толпившихся у стойки, занял места. Посадив Вику за столик, я протиснулся сквозь толпу к знакомому бармену и поднял два пальца. Он быстренько сделал два «моих» — апельсиновый сок, коньяк, вишневый ликер и лед. В очереди что-то сердито проворчали в мой адрес, но я и ухом не повел. С коктейлями и несколькими шоколадными конфетами победно пошел к своему столику.

Вика расстегнула плащ — на ней был бледно-голубой свитер. Она меланхолично курила. Огонек ее сигареты отражался в синем стекле стены, за которой сиял вечерний Крещатик. «ЭКОНОМЬТЕ ВРЕМЯ — ФАКТОР…» бежало по карнизу дома на противоположной стороне улицы, последнее слово мерцало и никак не зажигалось. «Успеха…» — добавил я мысленно: «ЭКОНОМЬТЕ ВРЕМЯ — ФАКТОР УСПЕХА». Я поставил фужер с коктейлем перед Викой.

— По собственному рецепту. Фирма а ля Шишига!

— Вы тут свой человек…

— Дважды в неделю я сижу за одним из этих столиков, смакую коктейль из коньяка и апельсинового сока и смотрю на вечерний Крещатик.

— Моя мама называет этот шинок резиденцией киевских парикмахеров и кельнеров…

— Ваша мама — гений.

— Я не хотела вас обидеть.

— Неужели я похож на человека, который обижается, когда его называют кельнером? Когда я здесь и в хорошем настроении — это лучшие минуты моей жизни. Мне не нужно никуда торопиться, и ко мне никто не постучит, разве что попросят прикурить. Тут не липнут друг к другу, здесь пристанище меланхоликов. Время под этой крышей останавливается, оно плывет там, за стеклянной стеной, где улица, как река, закованная в тесный гранит, куда-то мчит, грохочет, несется…

— За что мы выпьем?

— Каждый за себя, это естественнее.

— Я выпью за вас. Чтоб вам было хорошо не только в этой коробке.

— Мне уже никогда не будет хорошо. — Я провел ладонью по лицу и выразительно, со значением, посмотрел директорской дочке в глаза. — Но я — что? Лишь бы вам быть счастливой. Я выпью за то, чтобы вы не ошиблись в выборе… жизненных дорог, как пишут газеты.

— Вы добрый…

Я едва не рассмеялся, но вовремя опустил глаза на часы: было без двенадцати минут одиннадцать. Впрочем, Вика спокойно смаковала коктейль. Я выиграл первую партию, но радоваться было бы преждевременно. Шашечные фигурки снова выстраивались на квадратиках доски, и я на этот раз играл черными…

— Если б кто-нибудь знал, как я ненавижу эту свою доброту! Добрые нерешительны и всегда проигрывают. Я так давно жду счастливого случая, чтобы познакомиться с вами! Смешно, правда?