Земля под копытами

Я повернулся и зашагал прочь. Расстроился, конечно. Вот, думаю, землячка встретил, чтобы ты сквозь землю провалился. Смалю сигарету в курилке, не хочется в казарму вертаться. Тут Сластион входит; тоже закурил, и руку подает как равному.

— Не серчай, — говорит, — так нужно, служба есть служба, начальник всегда про авторитет думать должен. Если мы с тобой будем устав нарушать, что нижние чины скажут?..

Такой он был тогда. Старшие командиры и те его остерегались, больно уж правильный. За глаза, как и мы, Македонским называли, а с ним — строго по уставу. Знали мы, что Сластион мечтает в армии остаться. Так он себе планировал и не скрывал этого. Старшина наш на пенсию собирался, так он метил на старшинское место. Квартиру в гарнизоне обещали. Образования у него, известно, маловато, но это в рассуждении на сегодняшний день, а тогда еще можно было и с семью классами. В вечернюю школу записался, может, зиму или две ходил, точно не помню. Ждет, бывало, не дождется, чтоб старшина или заболел, или в отпуск пошел, а он ротой командовал. А как накажет старшина из столовой роту самостоятельно вести — аж сияет. Старается, чтоб с песнями рота прошла, чтоб шаг был четче, чем в других подразделениях, чтоб солдаты головы выше держали. Бывало, измучимся вконец, пока отмаршируем до казармы. А возле казармы — все сначала. Скомандует:

— Разойдись!

А сам, как орел, с крыльца за нами следит.

— Отставить!

Снова строимся.

— Разойдись!

И так — не раз и не два, пока мы не кинемся врассыпную, будто от бомбы. Тогда уж доволен. А ежели еще офицеры из окон наблюдают, так бежит докладывать, что рота прибыла, — через две ступеньки на третью, как на крыльях летит.

Ну вот, старшина, конечно, ревновал, что Сластион на его место метит. Ага, забыл сказать, что Йоська все воинские уставы, как стихи, рассказывал. Старшину и это тоже коробило, до сих пор он в роте первым знатоком уставов слыл. Тут салаг нам прислали, и сержанту Сластиону начальство приказало солдат из них сделать. Водит он хлопцев на строевую и устав разъясняет, как и что надо понимать и исполнять. Хлопцы, конечно, рты пораскрывали — сержант наизусть все шпарит, как по книге, параграф за параграфом. А старшина подслушивал из окон казармы. Выходит на плац и делает замечание Сластиону, что он какой-то параграф неправильно понимает. Ясно, старшина тоже не прав был, не надо бы при салагах авторитет командира подрывать. Сластион полез в бутылку. Сцепились они: тот так понимает, а тот эдак. Старшина пишет рапорт высшему начальству, и сержант пишет рапорт тому же начальству. А как решать высшему командиру? Армия есть армия. Ежели каждый низший по званию начнет по-своему устав понимать — клуб футбольных болельщиков выйдет, а не подразделение.

Туг бы Сластиону и примолкнуть, но он решил свое доказать. Ну и доказал: на губу попал. Вышел он с губы и пишет в военный округ, чтоб рассудили, кто правильнее устав понимает. А начальство таких, которые пишут через голову, недолюбливает. Уже не светит Сластиону сверхсрочная. Доспорился до того, что нервами заболел, в госпитале месяц бром пил. А вернулся из госпиталя, его тут же демобилизовали, как раз тогда указ министра про демобилизацию вышел.

Приезжаю в село, встречаю Сластиона, как, спрашиваю, житуха дембельная, а он мне: «Я не согласен, что меня демобилизовали, я еще пойду дослуживать, написал военному министру, чтоб про устав правильно разъяснили и вторично в армию взяли. В школу младшего комсостава». Вскорости вызывают Сластиона в военкомат, благодарят за службу, обещают через год-два на переподготовку взять, но чтоб больше никуда не писал и начальников не тревожил, мол, тот старшина уже в запас ушел, а что касается параграфов, будет, говорят, специальное разъяснение, чтоб впредь не доходило до споров.

Так и остался Сластион в селе.

А я из села уехал — теще клубнику полоть. Слышал, что Сластион одно время в милиции работал, но почему-то из милиции его уволили — подробностей не помню, говорили, будто и там перестарался. Но про то пусть другие расскажут, кто в селе тогда жил. А я встретил Йоську, когда приезжал отца хоронить. Идет по улице в строительную бригаду, портфель под мышкой, из портфеля топор выглядывает, а сам весь в милицейском: штаны синие с красными кантами, и фуражка форменная, и китель, но без погон.

— Что это ты, Йосип, в форме ходишь, ежели формально уже не милиционер, а уволенный?

— Пусть увольняют, в душе я всегда — милиционер и формальный человек, потому порядок знаю и люблю.

Я кивнул. Ведь ежели кто в чем убежден, значит, для него так все и есть. И мы разошлись, почитай, навсегда: я в село теперь не езжу, мимо всю навигацию плаваю и только в думках приветы посылаю.

6