Земля под копытами

Тосковал Йося по молодой жене, но армейские порядки ему с первого дня пришлись по вкусу, это я еще на сборном пункте засек. Команды слушал ну как футбол по радио. Выстроили нас на плацу, еще в гражданском. Сержант показал, как надо из шеренги выходить, честь отдавать, к командиру обращаться. Сластион так глазами сержанта и ест. Сержант заметил его — вызывает, покажи, мол, на что способен. Ну а тот и показал, будто с детства обучался строевой! А уж как сержант похвалил — так он, как подсолнух к солнцу, так весь к сержанту и потянулся: глаза горят, щеки цветут, рот — до ушей. Сержант зачитал нам, кто в каком отделении. Говорит: «А сейчас назначу старших отделений до места назначения». Вижу: Йося — сам не свой.

— Как думаешь, кто у нас будет старший? — шепчет.

— Ты, — отшутился я.

А он отвечает вполне серьезно, так что я чуть не прыснул, в строю:

— Может, и придется взвалить на свои молодые плечи. На роду мне написано — командовать…

Про молодые плечи — это он из лекции, которую нам читали. А сержант идет вдоль шеренги и к хлопцам приглядывается. Сластион вперед наклонился, едва под ноги сержанту не падает. И глазами ест: заметьте, мол. И сержант его снова заметил.

— Старшим отделения до прибытия на место назначения будет Йосип Сластион.

— Есть, товарищ сержант, быть старшим! — аж захлебнулся он словами. И вижу: надувается, надувается, как индюк.

Ведут нас к вечеру в баню — Йоська сбоку идет и командует. А в вагоне только Сластиона и слыхать было, сержанта вроде и нет вовсе. Объявили отбой, я полез на верхнюю полку, достал из мешка печенье, которое на станции купил, дождался, пока все кругом заснут, и стал его грызть. А Сластион прохаживается по вагону, будто он тут самый старший:

— Никак у нас мыши завелись?

— У тебя не занимал, — огрызаюсь, такое зло меня взяло. — Тоже мне начальник.

— Почему портянки на полу валяются?

Я молчу.

Тогда подходит он ко мне и шепчет:

— Хоть ты мне и товарищ и из одного села мы, а предупреждаю: подбери портянки. Учти, я — почти ефрейтор, а ты — рядовой, и ефрейторского авторитета не дам тебе топтать.

Я тоже в бутылку полез. Думаю: я целину поднимал с передовыми героями, а ты дальше Фастова не был и ничего, кроме топора, не видел, валенок ты эдакий. Повернулся к стене и захрапел, вроде сплю. Так он сержанту наклепал. На своего боярина! В школу вместе бегали!

С того дня служба у меня наперекосяк пошла. И вскорости меня отчислили из сержантской школы в автоколонну. А может, я теперь бы уже генералом был, в папахе каракулевой ходил. Дружок мой генерала возит: в сорок лет — генерал! Я бы тогда не только своей жинкой и двумя короедами командовал, а и такими б вот Сластионами. Они б у меня по ниточке ходили!

Больше я ничего про Сластионову службу не знаю, потому что разошлись наши дорожки. Слышал только, что метил он на сверхсрочную остаться, да ничего из этого не вышло, со старшиной поскубался. Но про это пусть другие расскажут, кто с ним дальше служил.

А в последний раз встретил я его в театре. Лет, может, пять назад. Было большое совещание строителей, а потом пьесу показали. Ну, мне все одно шефа дожидаться, в машине надоело сидеть, пошел в театр, уселся, значит, где-то в средних рядах, дремлю. Вдруг слышу: «Гноек! Гноек!»[27] Думаю: снится. Это меня так в селе по-уличному называли. Тут кто-то лапу на плечо кладет:

— Гноек, ты что, заснул, повышая культурный уровень? Думаешь, ежели в театр на дармовщину попал, так и дрыхнуть можно?..

Гляжу — Сластион.

— А ты, Македонский, как сюда попал?

Македонским мы его еще на сборном пункте прозвали.

— Я — почетный бригадир. Мне только что торжественно грамоту вручили. Сам министр руку жал — разве не слыхал, не видел?!

— А я во время совещания в машине сидел, нужна мне ихняя трепотня. Мне главное — отработать положенное, и домой, там хоккей международный по телевизору.

— А где работаешь?

— На «Волге» езжу, с начальником по строительству… — Можно было просто ответить — шоферюгой. Но ежели, думаю, ты пыжишься, я с тебя гонор собью.

— Большой начальник?

— Ого, с министром запанибрата.

— Покажешь? — Голос у него так и зазвенел.

— Добро, покажу, после этой говорильни.

На нас уже оглядываться стали. Бескультурье, мол, вахлаки — на полтеатра галдят.

Не стали мы ждать, пока там все ладошки себе поотбивают, первыми вышли в фойе. Гляжу, он вроде при параде, но рубашка на нем капроновая, зеленая, галстук пластмассовый, красный, а туфли лакированные, теперь культурные люди таких не носят. Сразу видать, откуда приехал: как моя теща говорит — видно пана по халявам. Тут и мой шеф выходит — одеваться. Как увидел Сластион, какая шапка на нем, аж вздохнул:

— Вот это, — говорит, — шапка, не то, что моя — кроличья.

— Так положено, — говорю, — для авторитета.

А как увидел воротник на пальто, даже за руку меня схватил:

— Где он достал? Какие хочешь, деньги заплачу, знаешь, сколько у меня на книжке? Мы теперь — живем!

— Не знаю и знать не хочу, — отвечаю. — А меха такого простым людям, и не продают.