Земля под копытами

Благодарила и всю жизнь благодарить буду дорогого и незабвенного Йосипа Македоновича Сластиона. И если правда все, что о нем говорят, то скажу, где б меня ни спросили: заслуженно, заслуженно! Он и там, куда его взяли, каким угодно, но будет начальником. Уж такое у него внутреннее стремление и такого он рода. Весь в отца своего, товарища Уполномоченного. Истинно: не родись, а удайся. Такой же строгий и представительный, как отец. Я еще малой была. Выглянешь, бывало, из-за калитки, а замки у него на портфеле — сверк-сверк, аж глаза слепят. В бурьяны и тикаешь. Матери говорят нам: не будете слушаться, Уполномоченный в портфель заберет… Как-то пришел он к нам поздно вечером, отца с матерью на облигации подписывать. Я увидела, что он портфель открывает, и в рев: заберет, думаю, в свой портфель, не увижу больше родных моих и света белого не увижу. А он свистульку глиняную из портфеля достал, да как засвищет в нее, защебечет! И мне подает, век свистульку ту не забуду. Хоть строгий был, а, видать, сердце доброе имел.

А Йосипу Македоновичу благодарная всегда буду за то, что от пережитков меня спас, жизнь мою, можно сказать, на другую колею перевел. Хоть и сам пострадал безвинно. Теперь мой портрет висит на доске Почета. Когда в президиум выбирают и я на сцену меж рядами иду, никто не шепнет вслед — торговка, а уважительно мое и родителя моего имя произносят.

А ведь было, было! Сколько я перегнала ее, проклятущей! Летели мужики на мою хату, как комары на свет, как мухи на мед. Закуски я не давала — вода в колодце, запивай и ступай с богом. Разве что каких высоких гостей потчевала, бригадира там или еще кого повыше случай пошлет. Ох, и лютая у меня горилка была. Вроде и бражка — как у других, и гоню — как матушка учила, а глотнешь — огнем нутро горит и дым изо рта. Выходят, бывало, с моего двора мужчины — ей-богу, точно паровозы: дым над селом стелется. Бабы просят: разбавляй, не то попалишь наших мужиков. Стала разбавлять: ведро водки — ведро воды из колодца, да в бадью. Кто ж, думаю, про здоровье людей побеспокоится, ежели не я.

Горилка, я вам скажу, она тоже от характера зависит. Кто меня в работе видел, тот не удивлялся, что такую лютую гнала. Не хвалюсь, одна всю ферму обихожу, и начальники над душой не стоят. Работаю — про все забываю, нет для меня ни дня, ни ночи, ни будней, ни праздников. Есть-пить в работе забываю. Я такая — пусть люди скажут, в санаторию меня прошлый год посылали за колхозные деньги, председатель говорит: и дорогу тебе оплатим. А я ему свое: нечего мне в твоей санатории время терять.

Расскажу, значит, как оно все было. Поставили Йосипа Сластиона кустовым милиционером. Поехал он в район и говорит: давайте мне форму, ружье и полное довольствие, я в селе порядок наведу, Сонька-шинкарка самогон гнать прекратит. Это я, значит. Дали ему ружье, дали и форму милицейскую. И стал он со мной бороться. Мода тогда такая была — самогоноварение выкорчевывать. Меня даже в журнале «Перец» рисовали, — прямо не писали, что, мол, это Сонька, но я себя узнавала. И грустила и переживала, почему так, ведь ничем бог не обидел — ни лицом, ни фигурой. Свою карточку даже в «Перец» посылала, а оттуда ответили, что карточек не печатают.

Значит, так дело было. Стоит Йосип Македонович день-деньской столбом посреди села, в полной милицейской форме, и каждому мужчине, кто мимо идет или едет, приказывает:

— Дыхните, гражданин.

Как самогонку учует, так акт составляет.

— Где пили, гражданин?

Иначе односельчан и не называл, пока форму не снимет.

Мужчины у нас только на язык смелые, а чуть надави на них, уже и раскололись:

— У Соньки-шинкарки пил.

Йосип Македонович с актами ко мне: обыск.

— Ищи, — говорю. — Мало что люди набрешут.

Он, бедный, под каждую половицу заглядывал, грядку возле хаты перекопал, солому на чердаке перебрал по соломинке — нет горилки. А я горилку не больно-то и прятала. Она у меня из крана текла. В кухне. На чердаке — бак, из металла, не знаю уж, как он и называется, дефицитный какой-то, одним словом, такой, что не ржавеет. Инженер каждое лето комнату у меня снимал — на лодке плавал, рыбу удил. Он все это нарисовал и на заводе своем изготовил. Пусть, говорит, будет вода в квартире. Только не ту воду я в бак заливала, про которую он мыслил. Ну вот, все перерыл Сластион, бражку искал, а из краника напиться не додумался. Я и говорю — молодая была, любила с огнем поиграть:

— Может, водички выпьете, Йосип Македонович, разгорячились, натрудились?

— Инструкция не позволяет у злостной самогонщицы даже воду пить; выпью воды, а народ подумает — горилку.

И правильно подумает, смеюсь одними глазами.